Войти на БыковФМ через
Закрыть
Литература

Что привело Луи-Фердинанда Селина к фашизму?

Дмитрий Быков
>100

А вот то и привело — неверие в человека и наслаждение мерзостью. Фашизм в основе своей — такая гедонистическая штука, это именно наслаждение силой через радость, наслаждение гадостью, оргиастическое такое. Когда Джекил выпускает из себя Хайда, он как бы эякулирует, он испытывает такое физиологическое наслаждение. Всегда, когда из себя что-то испускаешь, такое тайное, скрытное,— та же радость, то же блаженство, которое, как пишет Кнышев, сопровождает выдавливание прыща. И фашизм — действительно такая оргиастическая, радостная штука, приятная для извращенного сознания. Это радость быть мерзавцем. По крайней мере, изначально это так, это освобождение от химеры совести. Вот в Селине есть освобождение от принуждения, освобождение от химеры морали, и «Путешествие на край ночи» действительно соответствует своему названию. Селин во всех своих текстах, безусловно, талантливых, апологетизирует именно вот это сбрасывание с человека всяческих масок, это «заголимся». И «Путешествие на край ночи» — это книга, продиктованная цинизмом все-таки. А что касается «Прокляты и убиты» — про нее этого никак не скажешь.

Я помню, как Василь Владимирович Быков мне говорил: «Он вспомнил все, что я старался забыть». Это сказал он об Астафьеве, тогда только что напечатанном в «Новом мире». Он говорит, мол, да, я тоже видел, как крысы подъедают ещё живых раненых в санитарной телеге, в лазарете, но я этого старался не помнить, а он вспомнил. И мне Астафьев тоже говорил: «Я эту книгу написал и не хотел печатать. Я думал: пусть она лежит в ящике стола, каши не просит. Просто я выбросил все это из себя и забыл. Но оказалось, что я пока это не опубликую, пока это не будет напечатано, я это полностью забыть не могу. Я это отделю от себя, когда этот текст от меня отделится». И так оно и получилось.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Какие произведения Юрия Трифонова и Виктора Астафьева вы считаете лучшими?

У Трифонова, понятное дело, рассказы второй половины 60-х: «Игры в сумерках», «Победитель», «Голубиная гибель», «Самый маленький городок», «Недолгое пребывание в камере пыток» (хотя это уже позже). А из повестей я больше всего люблю, конечно, «Долгое прощание». Просто, понимаете, «Долгое прощание» на уровне прозы, на уровне языка сделано совершенно волшебно. Когда меня спрашивают школьники, как писать прозу, что мне представляется идеальным, я всегда читаю вот этот первый абзац из «Долгого прощания». Хотя и «Дом на набережной» мне очень нравится (это роман, безусловно, а не повесть). Практически нет у Трифонова вещи, которая не нравилась бы мне.

И «Старик» гениальная вещь, очень…

Что вы думаете о книге «Путешествие на край ночи» Луи-Фердинанда Селина? Как вы относитесь к этому автору?

Понимаете, как многие модернисты, он отвратительный тип. Это такая изнанка Камю: стартовые условия одинаковые, а выводы противоположные. Селин никогда бы не написал «Постороннего», потому что Селин никогда не ужасается этому новому безэмоциональному типу. И «Падение» он был никогда не написал. Он, я бы сказал, упивается падением, по-моему.

Было три великих автора: самый добрый — Виан, самый противный и самый мерзкий — Селин, самый умный — Камю. Вот это три писателя, которые создают портрет Франции 40-50-х годов. Мне представляется, что Селин — это совершенно омерзительное явление, циничное, одаренное, но лучшее его произведение — это не «Путешествие на край ночи», а «Арабески»,…

Что вы можете сказать о творчестве Чарльза Буковски, Луи Селина и Генри Миллера? Нравится ли вам кто-то из перечисленных?

Буковски не нравится, потому что однообразен как-то, и эмоциональный диапазон у него, по-моему, невелик. Миллер? Очень нравится его книга «Время убийц» про Рембо, но совсем не нравятся «Тропик Рака». Селин мне просто глубоко омерзителен — и не по причине его фашизма. Ну, ладно, бывают заблуждения. У Гамсуна они были — что же, я теперь должен Гамсуна возненавидеть? Я и так его не очень-то люблю, но признаю его талант.

Что касается Селина. Понимаете, Селин… Вот я в статье о Жиде в «Дилетанте» об этом написал довольно подробно. Селин же посетил СССР одновременно с Жидом, только без такой помпы, и отозвался об этой стране гораздо более критично и просто с омерзением. Ну, вот я и к нему с встречным…

Чем отличается французская литература 30-х и 40-х годов, например проза Жана Жене и Луи-Фердинанда Селина?

Понимаете, я категорически против того, чтобы Сартра, Селина и Жене ставить в один ряд. Жене я не считаю писателем вообще, простите меня. Это такая экзотическая фигура, но его любили не за писательство. «Керель» — по-моему, очень плохая проза. И «Служанки», по-моему, плохая пьеса. Простите меня, я этого всего не люблю.

Что касается Селина и Сартра, то вот это к вопросу о послевоенной Европе или межвоенной Европе. Здесь, конечно, вы пропустили Камю. Камю — самый типичный автор этой эпохи, повествующий, с одной стороны, о расчеловечивании; а с другой, вот, «Посторонний» — это исповедь человека модерна, который не умеет испытывать предписанные чувства, который все время сам себе…

Верите ли вы, что Лидия Чуковская по памяти точно записывала всё, что говорила Анна Ахматова?

Да, верю. Но я не думаю, что это особенность памяти Чуковской. Это особенность риторики Ахматовой: она формулировала очень чётко, и это впечатывалось в память. Есть некоторая категория людей, которые умеют так сказать, что это запоминается. Вот я интервью с Астафьевым, например, делал без диктофона — и выяснилось, что я запомнил абсолютно точно всё, что он мне сказал. Много таких. С Гребенщиковым так же всегда делаешь интервью — не надо даже ничего записывать, потому что всё ложится в голову. Владимир Леви (но, может быть, тут проявляются как-то его способности гипнотизёра). Есть люди, которые умеют так сказать, что это запоминается. Я абсолютно уверен (процентов на 90, если не больше), что…

Каково ваше мнение о прозе Юрия Бондарева?

Проза Юрия Бондарева очень разная. «Тишина» — по-моему, замечательный роман именно о выходе из состояния войны, о чудовищных унижениях, которым подвергаются бывшие фронтовики. «Горячий снег» сложно оценивать объективно, но книга все-таки в рамках советского военного канона. А вот «Выбор» мне представляется очень интересным романом, более интересным, чем «Берег», хотя в «Береге» впервые поднят вопрос о милосердии к немцам, там образ лейтенанта Княжко представляется мне довольно плоским, плакатным, как и образ страшноватого майора Гранатурова. Вот Никитин, главный герой, там интересный, и Эмма интересная. Но лучший его роман, как мне представляется, все-таки выбор. И не потому, что там…