Что вы думаете о книге «Путешествие на край ночи» Луи-Фердинанда Селина? Как вы относитесь к этому автору?

Нет, это не распавшаяся личность. И жизнь он воспринимает как игру только потому, что это один из людей модерна, лишенный врожденного нравственного чутья. Он не может испытывать предписанной эмоции.

Это как герой «Постороннего» Камю. Он убивает человека и ничего не чувствует, и не понимает, почему не чувствует. Это новая эпидемия, такое новое поветрие — рождение людей, для которых традиционная мораль ничего не значит. Это трагедия в каком-то смысле. Это трагический персонаж. Но это знамение времени.

И таких было очень много. Если вы прочтете Бориса Савинкова «Конь бледный», вы обратите внимание. Просто Горький лучше писал, меньше кокетничал, меньше любовался собой, а…

Это очень талантливо, безусловно, это очень живо, но тоже довольно высокомерно: «Они все умерли, а я жив», «Они все старики, а я хоть куда». Это немножко тиняковская интонация:

Может, — в тех гробиках гении разные,

Может, — поэт Гумилев…

Я же, презренный и всеми оплеванный,

Жив и здоров!

У Лимонова, как ни странно, при всем его героизме и  самолюбовании  героическом тоже, проскакивали иногда абсолютно тиняковские интонации. Он это воспринял через Селина, а Селин – это тоже такой своего рода Тиняков. Это любование мерзостью своей, понюхивание своих подмышек. Это было и органично и талантливо,…

А вот то и привело — неверие в человека и наслаждение мерзостью. Фашизм в основе своей — такая гедонистическая штука, это именно наслаждение силой через радость, наслаждение гадостью, оргиастическое такое. Когда Джекил выпускает из себя Хайда, он как бы эякулирует, он испытывает такое физиологическое наслаждение. Всегда, когда из себя что-то испускаешь, такое тайное, скрытное,— та же радость, то же блаженство, которое, как пишет Кнышев, сопровождает выдавливание прыща. И фашизм — действительно такая оргиастическая, радостная штука, приятная для извращенного сознания. Это радость быть мерзавцем. По крайней мере, изначально это так, это освобождение от химеры совести. Вот в Селине есть…

Мне кажется, что Камю – бесстрашный мыслитель и довольно обыкновенный писатель, не наделенный выразительной силой. Такое бывает, ничего в этом ужасного нет. И к «Чуме», и к «Постороннему» я отношусь с глубочайшим пиететом. Мне все понятно. Мне кажется, что «Падение» написано лучше всего. Но его романная трилогия уступает и «Мифу о Сизифе», и «Письмам к немецкому другу» 40-х годов. То есть для меня Камю прежде всего именно замечательный эссеист, публицист и мыслитель, создатель множества точнейших терминов. А «Чума», например, кажется мне написанной скучнее, чем она могла бы быть. Но с другой стороны, может быть, он и хотел изобразить страшную скуку пандемии, потому что в изоляции это неизбежно.…

Видите ли, поздняя проза Толстого — это такой экзистенциальный взгляд на человека, голая проза о голом человеке на голой земле. И потом, Толстой был таким стихийным модернистом: он тоже не любил испытывать предписанные эмоции. Именно поэтому у него остранение так часто встречается: когда он читает Шекспира и должен испытывать восторг, а вместо этого испытывает недоумение и брезгливость. Герой убил человека и должен испытывать раскаяние, а вместо этого испытывает любопытство к тому, как будет устроена гильотина. Да, в общем, Камю во многих отношениях растет из Толстого, главным образом, в манере. Но это потому, что толстовская ненависть к предписанным эмоциям — вообще главная черта модерна.…

Помилуйте, какой он нудный? 310 страниц, у Камю все романы очень короткие. Я говорил о нем применительно к лекции — «Пандемия в литературе». У нас есть такое решение с Сашей Яковлевой, которая ведет программу «Нобель»: мы сделаем с ней дистанционный эфир очередной про Камю, и, конечно, будем говорить про «Чуму».

«Чума» — лучший роман Камю, безусловно. Может быть, это особенность моего вкуса, я очень не люблю «Постороннего». Собственно говоря, Камю в наименьшей степени писатель; Камю — мыслитель. Конечно, он художник, но художник кьеркегоровского склада, теоретизирующего. Как Бергсон, в конце концов, тоже получивший «Нобеля» по литературе. И конечно, высшая точка его карьеры — это,…

Я, собственно, никогда не принимал его близко к сердцу, хотя «Миф о Сизифе» был в какой-то момент для меня очень важной книгой, лет в 17. «Бунтующий человек» проливает свет на психологическую сторону революции, особенно на анализ «Бесов» Достоевского». Видите, ли, величие Камю не отрицает никто, Нобелевскую премию тогда так просто не давали, да и сейчас её так просто не дают.

Но о Камю должны рассуждать скорее историки философии, нежели историки литературы. Он хороший писатель, нет вопросов, но я не чувствую себя достаточно подкованным, чтобы говорить о «Бунтующем человеке».

Я не очень люблю эту вещь, именно потому не люблю, что эмоционально я не нахожу с ней соприкосновения. Но эта вещь о том, о чем я говорю постоянно — о нежелании человека модерна испытывать навязанные эмоции, общепринятые. Вот там ему надо скорбеть — он не скорбит, надо радоваться, он не радуется, надо сострадать — он не сострадает. И он занят, очень сильно, вот этой такой анатомией своего мозга. В сущности, «Посторонний» — это переписанная на очень масштабном материале и расширенная в несколько раз «Карамора» Горького, где герой поражается плоскости своего мировоззрения и отсутствию понятия о добре и зле. С этим ничего не поделаешь, это черта модернистского человека. С этим надо жить, и это начало…

Я не знаю, как она там рассматривается. Экзистенциальная литература очень разнообразна. Что мы под нею понимаем? Жан-Поль Сартр — одно, Альбер Камю — другое. Я думаю, что экзистенциализм немецкий или английский, или американский, он совершенно третье. И, в общем, трудно довольно говорить о каких-то здесь единых чертах. Посторонний Альбер Камю вообще безэмоционален. Это вот то, что о чем говорил часто. Это неспособность человека модерна испытывать предписанные эмоции. Поэтому, конечно, он видит в «Живаго» прежде всего любовь, а не историософию. Мне кажется, что литература французского экзистенциализма, она эмоционально очень холодна.

А «Доктор Живаго» — теплая книга и в этом было…