Чем современная российская интеллигенция отличается от советской?

Не всегда и не все. Дело в том, что интерес к оккультизму вместо интереса к Богу, к самоанализу, даже, может быть, вместо атеизма, в котором есть свои привлекательные стороны, интерес к оккультизму — это шаг назад. Ну, примерно, как интерес к национализму, крови и почве вместо космополитизма, интернационализма, открытости и так далее. Да, переходные эпохи, да, трудные времена — они приводят обычно к некоторой деградации.

Понимаете, Русская революция дала вспышку модерна, но давайте не забывать, что эта вспышка модерна имела быть перед, в предреволюционной ситуации. А в семнадцатом, восемнадцатом, двадцатом годах с великим искусством обстояло трудно. Так же собственно, как и с…

Я люблю его безумно. Пьесы прежде всего, хотя и теоретическая работа его, вот эта его натурфилософская проза – «Жизнь пчел», – когда это только стало появляться  в советской России (в досоветской такое читали постоянно), меня это поразило, с одной стороны, какой-то наивностью, а с другой – очень тронуло. Я всегда любил такие метафизические объяснения природы. Мне всегда казалось, что эволюция и биология – это вещи духовные, что это господь так устроил. И подход Метерлинка казался мне утешительным. Это совсем не оккультизм…

Я помню, как Тамара Хмельницкая мне пыталась объяснить антропософию. Она же сама была антропософка, она занималась всю жизнь творчеством Белого. Именно…

Нет, Драко Малфой — это, все-таки, понимаете, такой слизеринец, который почуял волю, который почуял, что пришло его время. Это та проблема, о которой я много говорил, к сожалению: дети элиты — это важный резерв прогресса, потому что у этих детей, как у Маленькой разбойницы, во-первых, силен момент рефлексии, какой-то совести. Малфой же — хотя он скотина, и я его терпеть не могу — все-таки сознает свою неправоту. Его что-то такое гложет. Ну и во-вторых, понимаете, у слизиренцев повышенное чувство собственного достоинства, поэтому их не так легко смешать с грязью. Они сопротивляются попыткам их унижения. Унижение — это главное, что происходит сегодня с любым нонконформистом. Его пытаются…

Знаете, как ни странно, это всё скорее относится к жанрам 1910-х годов. «Веселые братья» Николая Гумилева, «Серебряный голубь» Андрея Белого, «Путешествие в страну крестьянской утопии» Александра Чаянова, «Странствия и приключения Никодима Старшего» АлексеяСкалдина.

Потом есть еще такой роман Артура Хоминского, о котором вообще ничего не известно — «Возлюбленная псу». Вот это тоже такое — вам мало не покажется. Это всё тексты 1910-20-х годов — такие мистические травелоги. Вот Алексей Скалдин вам понравится наверняка. От него тоже почти ничего не осталось — один роман, насколько я знаю. А вот «Возлюбленная псу» — это круто.

Понятно, что наш век совсем не бронзовый… Свой Серебряный век мы пережили в 70-е годы, уже упомянутые. Там типологически очень много сходного. Я согласен с тем, что Блок — это поэзия стиля, но совершенно не согласен с тем, что это эпоха стилизации. Видите, такое пренебрежительное отношение к Брюсову мне совершенно несвойственно и непонятно. Где Брюсов стилизатор? Только во «Всех напевах», а «Tertia Vigilia» — это абсолютно самостоятельное произведение; кому-то нравится этот слог, кому-то не нравится. Мне кажется, что у Брюсова есть свой голос.

Бунин не стилизатор абсолютно, кого он стилизует в «Одиночестве»: «И ветер, и дождик, и мгла… Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку…

Знаете, эмигрантским мемуарам, особенно мемуарам Юрия Анненкова, который был гениальным художником и довольно обыкновенным литератором, насколько можно судить по «Повести о пустяках»,— верить этому можно с очень большим приближением. Верить Одоевцевой и Иванову вообще не нужно, это художественное преувеличение, художественные произведения, притом, что высокохудожественные: и тексты Иванова («Петербургские зимы»), и особенно, конечно, тексты Одоевцевой. «На берегах Невы» — это книга, которой я многим обязан: я прочел ее в 12 лет. Дали нам почитать, дома было много самиздата, и как раз картинка Анненкова на обложке — я этот синий том вспоминаю с огромной нежностью. Я от матери много знал…

Нет, ничего подобного. Была такая версия, что герой романа Бутова «Свобода» умирает в самом начале и дальше живет как бы в посмертном существовании, но это тоже трюк ни на чем не основанный. Есть там роман Сергея Самсонова «Держаться за землю» — тяжеловесное в соцреалистической традиции произведение на донецко-луганском материале. За счет оригинальности материала, большого объема и такого надрыва авторского тоже некоторые шансы имеет. Сергей Самсонов — человек отнюдь не бездарный, но стилистически страшно избыточный. У него были любопытные эксперименты, когда он контаминировал стилистические манеры Александра Миндадзе и Андрея Белого. Это оказалось довольно близко. Но начиная с…

Да так трудно сразу сказать, в чем мощь. Во внезапности, на самом деле. Понимаете, когда отождествляется действие и нарратив, когда постепенно сливается повествование и событие, это всегда очень сильно действует. Это мощный прием, на который Маркес интуитивно набрел. Но на самом деле, понимаете, вот неожиданная вещь. Мне кажется, что корни прозы Маркеса, они в Андрее Белом, в таком прозопоэтическом синтезе, особенно, конечно, в «Осени патриарха», которую, скажем, Евтушенко ставил выше «Ста лет одиночества», и я с ним это мнение разделяю. Мне кажется, что «Осень патриарха» — это более значительный роман и более отважный литературный опыт, это гениальная стихопроза. Вот мне кажется,…