Не могли бы вы посоветовать книги, которые можно начать читать с любой страницы?

Как раз никакого особенного таланта и оригинальности я там не вижу. Я, во всяком случае, прочел второй роман, он на самом деле не второй, а он чуть ли не седьмой. А второй у нас переведенный. Первый вот этот про писателя, который «Правда о деле Гарри Квеберта», забыл как там его имя, он ещё отличался каким-то… во-первых, довольно заковыристым сюжетом, и во-вторых, довольно забавной повествовательной манерой. Но в любом случае то, что столь молодой человек стал писать роман на американском материале, не будучи американцем,— это меня уже насторожило, потому что в этом какое-то мне видится верхоглядство. Вот «Правда о деле Гарри Квеберта» — он неплохой роман, довольно увлекательный, но все-таки…

Нет, Драко Малфой — это, все-таки, понимаете, такой слизеринец, который почуял волю, который почуял, что пришло его время. Это та проблема, о которой я много говорил, к сожалению: дети элиты — это важный резерв прогресса, потому что у этих детей, как у Маленькой разбойницы, во-первых, силен момент рефлексии, какой-то совести. Малфой же — хотя он скотина, и я его терпеть не могу — все-таки сознает свою неправоту. Его что-то такое гложет. Ну и во-вторых, понимаете, у слизиренцев повышенное чувство собственного достоинства, поэтому их не так легко смешать с грязью. Они сопротивляются попыткам их унижения. Унижение — это главное, что происходит сегодня с любым нонконформистом. Его пытаются…

Она деградировала в очень многих отношениях. Она проще, примитивнее. В каком-то смысле безнравственнее, циничнее. В каком-то адаптивнее, но она травка по сравнению с пальмой. Как соотносится интеллигенция 20-х годов и Серебряного века? Примерно как Борис Пильняк и Андрей Белый. Это два псевдонима, условно говоря, как Бугаев и Вогау, очень интересно, что они почти созвучны и здесь, как такие двойники. Белый — великий писатель, Пильняк — великий путаник, хотя и талантливый тоже человек. Вот так они и соотносятся.

Знаете, как ни странно, это всё скорее относится к жанрам 1910-х годов. «Веселые братья» Николая Гумилева, «Серебряный голубь» Андрея Белого, «Путешествие в страну крестьянской утопии» Александра Чаянова, «Странствия и приключения Никодима Старшего» АлексеяСкалдина.

Потом есть еще такой роман Артура Хоминского, о котором вообще ничего не известно — «Возлюбленная псу». Вот это тоже такое — вам мало не покажется. Это всё тексты 1910-20-х годов — такие мистические травелоги. Вот Алексей Скалдин вам понравится наверняка. От него тоже почти ничего не осталось — один роман, насколько я знаю. А вот «Возлюбленная псу» — это круто.

Понятно, что наш век совсем не бронзовый… Свой Серебряный век мы пережили в 70-е годы, уже упомянутые. Там типологически очень много сходного. Я согласен с тем, что Блок — это поэзия стиля, но совершенно не согласен с тем, что это эпоха стилизации. Видите, такое пренебрежительное отношение к Брюсову мне совершенно несвойственно и непонятно. Где Брюсов стилизатор? Только во «Всех напевах», а «Tertia Vigilia» — это абсолютно самостоятельное произведение; кому-то нравится этот слог, кому-то не нравится. Мне кажется, что у Брюсова есть свой голос.

Бунин не стилизатор абсолютно, кого он стилизует в «Одиночестве»: «И ветер, и дождик, и мгла… Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку…

Нет, ничего подобного. Была такая версия, что герой романа Бутова «Свобода» умирает в самом начале и дальше живет как бы в посмертном существовании, но это тоже трюк ни на чем не основанный. Есть там роман Сергея Самсонова «Держаться за землю» — тяжеловесное в соцреалистической традиции произведение на донецко-луганском материале. За счет оригинальности материала, большого объема и такого надрыва авторского тоже некоторые шансы имеет. Сергей Самсонов — человек отнюдь не бездарный, но стилистически страшно избыточный. У него были любопытные эксперименты, когда он контаминировал стилистические манеры Александра Миндадзе и Андрея Белого. Это оказалось довольно близко. Но начиная с…

Да так трудно сразу сказать, в чем мощь. Во внезапности, на самом деле. Понимаете, когда отождествляется действие и нарратив, когда постепенно сливается повествование и событие, это всегда очень сильно действует. Это мощный прием, на который Маркес интуитивно набрел. Но на самом деле, понимаете, вот неожиданная вещь. Мне кажется, что корни прозы Маркеса, они в Андрее Белом, в таком прозопоэтическом синтезе, особенно, конечно, в «Осени патриарха», которую, скажем, Евтушенко ставил выше «Ста лет одиночества», и я с ним это мнение разделяю. Мне кажется, что «Осень патриарха» — это более значительный роман и более отважный литературный опыт, это гениальная стихопроза. Вот мне кажется,…

Ну, что вы выдумали, что за ерунду? На самом деле добро всегда побеждает, но на долгих дистанциях, а на коротких всегда интенсивно зло, потому что зло вообще очень эффектная такая штука. Помню, как мне Слепакова объясняла подробно, почему масочная тема у Белого такую большую роль играет в «Петербурге». Потому что зло — Красное домино — это всегда эффектно. Карнавал, маскарад — это всегда очень красиво. А добро — это пресно. Отсюда его такая его осторожная, как бы сказать, политика. Добро не кричит — вот в чём дело. Добро вообще не любит внешние эффекты.

Я повторю мысль Слепаковой, очень мною любимую: зло вообще гораздо более обаятельно. Добро — оно просто, оно примитивно, а зло — это всегда маски, всегда маскарад, всегда праздник. Я помню, Слепакова мне объясняла как раз перед экзаменом на третьем курсе… на четвёртом, я вернулся из армии… Я после армии очень долго ездил в Питер, потому что я там служил, и я буквально каждую неделю, каждые две недели мотался туда, потому что не мог отвыкнуть. И не мог отвыкнуть от Слепаковой, с которой я каждое воскресенье по выходным виделся в «увалах», в увольнениях. Она мне была кровно необходима. Я рядом с гениальным источником света, ума, вдохновения просто грелся. И как я ни скучал по дому и по семье, но в Ленинград…