Знаете, эмигрантским мемуарам, особенно мемуарам Юрия Анненкова, который был гениальным художником и довольно обыкновенным литератором, насколько можно судить по «Повести о пустяках»,— верить этому можно с очень большим приближением. Верить Одоевцевой и Иванову вообще не нужно, это художественное преувеличение, художественные произведения, притом, что высокохудожественные: и тексты Иванова («Петербургские зимы»), и особенно, конечно, тексты Одоевцевой. «На берегах Невы» — это книга, которой я многим обязан: я прочел ее в 12 лет. Дали нам почитать, дома было много самиздата, и как раз картинка Анненкова на обложке — я этот синий том вспоминаю с огромной нежностью. Я от матери много знал Гумилева и от нескольких друзей дома, которые пели песни на его стихи, но стихов Одоевцевой я не знал. Для меня поход в Ленинку и получение там «Двора чудес» (оно было довольно свободно, издано в советское время) — это было большим событием. Я разумею первую книгу стихов Одоевцевой.
Но верить мемуарам этих замечательных людей я бы не стал именно потому, что и, как и всем обитателям Серебряного века, свойственно было ретушировать реальность. Жизнетворчество распространялось и на мемуарную литературу, где жизнь творилась постфактум. Я нашел, прицельно изучая те тексты, на которые ссылается Ходасевич, массу подтасовок в его очерке, скажем, о Горьком, общеизвестные натяжки в его очерке о Брюсове, которого он якобы всю жизнь цыкал, а сам перед ним ходил на цырлах,— много чего. Мемуары — это вообще не тот жанр, которому можно верить. Я допускаю, что Маяковский сказал Анненкову фразу «Я больше не художник, я больше не поэт». Тем более, допустим, в подпитии, это бывало. Но я совершенно исключаю, что он мог сказать: «Теперь я чиновник». Чиновником он не был, «мне и рубля не накопили строчки» — это сказано довольно искренне, хотя кое-что они ему, конечно, накопили, но лично для себя ему нужно очень немногое; он не был ни карьеристом, ни приобретателем, ни хапугой. Он был довольно чистый человек.
Может быть, как поэт он и грешил; я рискну здесь как-то пойти против общего мнения, что он как человек он был грешен, а в поэзии безупречен. Нет, как раз как поэт он написал очень много ерунды, а как человек он был бескорыстен, а, главное, он был порядочен. Только вот можно поставить ему в вину участие в травле Замятина и Пильняка, слишком полную солидаризацию с властями на некоторых этапах. В принципе, по крайней мере принцип личного бескорыстия он соблюдал. И хотя он и сказал Чуковскому гадкую фразу: «Я бы вашу Лиду — моя бы воля — законопатил бы в Нарым», но все-таки, насколько я знаю, он за нее хлопотал. Это была подлая фраза, что уж там говорить? Чуковский попросил похлопотать за Лиду, а Маяковский сказал: «Могу похлопотать, чтобы ее перевели в Нарым». Ну подлость! Но при этом сказать одно, он действительно ради красного словца не жалел никого, но он, насколько я знаю, пытался ее участь смягчить, и потом он вообще не был палачом, не был соучастником казней, у него все-таки, в отличие от множества гадостей, им сказанных, на совести его таких больших пятен нет. И он бы себя чиновником не назвал, мне кажется. Может быть, это мое субъективное мнение о нем.
