Я думаю, что, во-первых, приведенные признаки постмодерна не императивны. Роман в романе — довольно частый прием. Вообще, признак шедевра — это такое его иконическое изображение, автопортрет, камео автора. Микромодель шедевра в шедевре, как, скажем, портрет работы Михайлова в «Анне Карениной», постулирующий новые принципы культуры. Что касается четвертой стены… Ну и господи, роман в романе — «Вор» Леонова,— что это, постмодерн? Нет, конечно. У постмодерна другие признаки. Четвертая стена здесь, на мой взгляд, ни при чем. Это все теоретизирования людей, которые пытаются понять, что такое постмодерн. Постмодерн, несомненно, был. Но постмодерн — это то, что наступает непосредственно после модернизма, то есть освоение модернизма методами массовой культуры, вот и все. Модернизм — это «Улисс», а постмодернизм — это «Кентавр» Апдайка. Абсолютно такая же история, только несравнимо более простая.
А что касается Гончарова, то мне кажется, это первый не постмодернистский, а первый психоделический писатель русской культуры. Потому что вместо того, чтобы описывать, он показывает. Вместо того, чтобы демонстрировать, показывать читателю состояние героя, он вводит читателя в это состояние — в полусонный транс Обломова, в такой тоже транс, но нервный Райского, в переломное состояние Адуева в «Необыкновенной истории», но достигает он этого, действительно, очень большими массивами текста. Это делает его трудночитаемым. В «Обломове» фабулы на три минуты пересказа, а текста на пол «Войны и мира». В «Обрыве» тем более. И это великовато, как мне кажется. Хотя по чтению, по эффекту, по наслаждению, которое это доставляет иногда — такому болезненному наслаждению. Вот эта иллюзия прокрастинации, которую переживает герой и вместе с ним разделяет читатель,— вот это, мне кажется, тоже очень интересный опыт.
