Первый роман Гончарова, «Обыкновенная история», ещё вполне себе традиционная литература, и на мой взгляд, больших достоинств не имеет. Сорок пятый год, довольно мрачный период для русской литературы, ничего особенного в этой прозе, кроме физиологии Петербурга в это время, не происходит.
Но вот «Обломов» — это первый русский психоделический роман. Психоделика этого романа заключается в том, что вместо описания, вместо показа автор пробует вас вводить в состояния. Он не описывает жизнь Обломова, он с помощью гипнотических повторов — перечитайте главу девятую, сон Обломова, которая первая была написана, там уже задан метод — с помощью гипнотических повторов он как бы погружает вас в сон.
Это вообще роман о прокрастинации. Как большинство российских авторов, Гончаров начал писать его с попытки победить собственную болезнь, собственную драму, а закончил он его совсем иначе. Он полюбил эту драму, он нашел ей объяснение. Она стала для него в каком-то смысле спасением от тупого карьеризма Судьбинского, от мелочности и гордости Штольца, Stolz — это гордыня по-немецки. И он сохранил свое кристальное сердце. Так почти всегда бывает. Потому что каждый автор, начиная бороться со своим пороком, кончает тем, что полюбляет и оправдывает его. Писатель обязан любить объект изображения. «Героев надо любить, иначе вы наживете неприятности»,— говорил Булгаков. Потому что герои — это мы, а самоненависть ни к чему хорошему не ведет.
А «Обломов» — это описание личной гончаровской прокрастинации, его медлительности, нерешительности, неготовности к действию. Чтобы это победить, он отправился в кругосветное путешествие на пари. Но это путешествие, как мы знаем, от себя-то не уедешь, оно бесконечно разнообразило его опыт, но не сделало его после фрегата «Паллада» другим человеком. Десять лет он писал «Обломова», десять лет писал и переписывал его.
И потом «Обрыв», задуманный в сорок девятом, даже в сорок шестом году, он в шестьдесят девятом только закончил. Двадцать лет шла мучительная работа над романом, и роман, конечно, получился хуже, чем он предполагал. Он непропорционально велик, но это особенность это издержки его художественного метода. Потому что для того, чтобы загипнотизировать читателя, ему нужно много слов. Понимаете, когда он описывает обрыв, ему надо добиться головокружения. И он описывает его так, что у читателя в какой-то момент начинает кружиться голова.
Я думаю, что описание этого обрыва по художественной силе сравнимо с описанием тупика Святого Митра у Золя в «Карьере Ругонов», одно из лучших описаний, которое я знаю. Это кладбище, где древние мертвецы страстно призывают Сильвера и Мьетту, потому что там на костях вырос, разросся пышный изумительный сад, на этом пустыре.
Так вот, для Гончарова самое главное — это погрузить читателя в реальность до такой степени, чтобы у него исчезла грань между сном и явью, между чтением и восприятием. Так в «Обломове», который весь посвящен вот этому прокрастинирующему существу, и весь полон прокрастинации. Вы и хотите бросить книгу, отложить, и не можете, она вас цепляет. Вы пребываете в состоянии такого полусна, в котором вам можно впарить все что угодно. Там же происходит масса событий, совершенно нереальных, особенно когда он описывает быт Обломовки, вот этого мужика, который сидел в канаве и которого двадцать лет потом вспоминает вся Обломовка. Это именно мир, в котором все держится на соплях, но мир добрый и трогательный, и начать что-то менять — значит его погубить.
С «Обрывом» сложнее. «Обрыв» — тоже книга психоделическая, которая вся выражает ощущение страшного торможения, искусно заторможенной жизни. И человека, у которого торможение очень сильно преобладает над возбуждением. Райский ни на что не может решиться до конца, он ничего не может делать. Он не может писать роман, он его начинает и останавливается, не может всерьез писать картины, потому что это требовало бы посвятить этому свою жизнь, а там художник, прототипом которого, скорей всего, является Иванов, он ему все время и говорит: «Вы размениваетесь». Он не может всецело отдаться любви, он не может решиться вообще, за кем ему ухаживать — за Марфенькой или за Верой.
Что касается «Обрыва» в целом, я не очень высоко оцениваю там всю социальную часть этого романа, но что касается Веры, то это первый по-настоящему доведенный до конца образ героини Серебряного века. Вот эта роковая гибкая страстная Вера с её рыжими волосами и черными блестящими глазами, с её фатальной влюбленностью в негодяя. Марк Волохов, конечно, негодяй, это не просто нигилист, а это хам, это человек, который Гончарову как-то противен на уровне физиологическом. Я не знаю, есть ли более отталкивающий образ нового человека. Даже у Писемского во «Взбаламученном море» нет ничего похожего. И тем не менее Вера отдается Марку Волохову. Он и собирался назвать роман то «Райский», то «Вера», но потом понял, что самое главное — обрыв.
И вот понимаете, в чем гениальность этой книги, он проследил финал русской истории. Как это ни печально, но эта история заканчивается роковым обрывом. С того момента, как Вера отдалась Марку, с того момента, как лучшая, главная, самая очаровательная героиня русской литературы сделала выбор не в пользу Райского, вот тут-то все и покатилось. Гончаров и Тургенев были такими своеобразными двойниками, между ними отсюда и конфликт, они оба пытались решить проблему русского человека на рандеву.
Конечно, со всех точек зрения права Вера, потому что ну кто может предпочесть Райского, кто может быть счастлив с Райским? Райский — это человек, который не способен пожертвовать даже долей своего комфорта мельчайшей и который ничему не может отдаться целиком. К тому же ему тридцать пять лет, для того времени это человек поживший, с нотками усталости в глазах, в которых искры появляются очень редко. Он ни на что не может решиться.
Конечно, у Гончарова всегда очень важны фамилии, это такой пережиток классицизма. Отсюда Штольц, Судьбинский, Обломов обломавшийся, Ольга, которая Ильинская, принадлежит Илье, Тарантьев, Пшеницына. Ну и Райский тоже, он пребывает как бы в раю своего недеяния, своего безделья, своего инфантилизма затянувшегося, потому что отсюда его тяга к бабушке, его желание всегда припасть к руке, к какой-то основе. Конечно, он не годится Вере. Конечно, Вере нужен Марк Волохов. И это довольно катастрофическая ситуация, ужасная прежде всего тем, что для Веры Марк ведь не представляет ни малейшего спасения. Понимаете, он тоже никакой надежды не дает.
Мне кажется, проблема Райского именно в том, что он только хороший человек, но это не профессия. А Волохов — это вообще плохой человек. И поэтому для России все кончится обрывом. Вот этот обрыв Гончаров каким-то своим аналитическим умом — а ум был очень острый, судя по статье «Мильон терзаний» о «Горе от ума» — своим аналитическим умом он эту возможность предвидел. Он почувствовал, что дальше все пойдет по нисходящей, и что русская история закончится трагическим, катастрофическим обрывом.
И кстати, что можно, безусловно, отнести к лучшим качествам романа, у него, как и у Достоевского в «Бесах», сюжет постепенно убыстряется ко второй части, к третьей. Он чем дольше писал эту книгу, он постепенно разгонялся, и в четвертой он достиг нормального темпа. Там под конец действие спрессовано. И фразы становятся короче, идея становится вообще яснее. Вот я думаю, что пророчество, содержащееся в этом романе, очень важно.
Когда говоришь школьникам, что «Обрыв» — это роман психоделический, сразу у тебя появляется гарантия, что они его прочтут. Или что «Обломов» — психоделический роман. Они знают, что психоделика — это запретно и интересно. Мне кажется, что уникальность Гончарова именно в том, что он освоил, подарил русской литературе новый художественный метод. За этот счет он проиграл в динамике, но колоссально выиграл в пластике, в пластичности, в похожести. Погружаясь в его книгу, вы попадаете в другую стереокартинку. И это стоит того. Поэтому невезучий, печальный, меланхолический Гончаров может стать любимым автором для настоящего ценителя.
