Существовал ли круг еврейских писателей-юмористов в СССР? В чем была причина их успеха?

Да помилуйте! Глубже очень смешная комедия, у Жоры Крыжовникова очень смешные комедии. Да и вообще комедий масса, просто надо же не просто смешить, не просто хохмить. Нужно немножечко намекать на такую саму абсурдность бытия, как у Данелии, или делать такие трагикомедии философские как у Рязанова, потому что Рязанов очень глубоко осмысливал советскую жизнь. Это сейчас стало понятно. Нужно уметь, что ли, смотреть на это все под новым углом, а не просто выезжать за счет харизмы Камеди Клаба. И тогда, я думаю, все будет, да и сейчас это есть.

Тогда существовала опасность, как мне представляется. И Абдрашитов и Миндадзе своей обычной чуткостью — и социальной, и философской — эту опасность считали. Существовала опасность появления людей принципиальных, жестких и лишенных сопереживания. Такие люди были. Потом, конечно, так называемая «проклятая свинья жизни», по выражению Стругацких, их стерла. Но страшные мальчики (замечательная роль Руслана Чутко), страшные железные или свинцовые скорее мальчики, которые не чувствовали боли и готовы были в своих разоблачениях пойти до конца, они существовали. О них и Житинский тогда же писал. Помните, у него есть такой образ — «эти новые народовольцы, которые вместо бомб кидают…

Здесь вы меня ставите в тупик, потому что такая книга ещё не написана, которую лучше было бы прочитать, чтобы понять сегодняшнюю русскую жизнь. Понимаете, в чём ужас сегодняшней русской жизни? Она очень спокойная, очень безэмоциональная. Я написал как раз в «Профиль» колонку о том, что кризис есть, а паники нет. Может быть, это терминальное состояние, как правильно полагает Миндадзе, такое тяжелобольное, когда человек думает уже только о выживании и у него нет сил на яркие эмоции. А может быть, это инерция, привычка, потому что для нас же очень естественное состояние кризиса. Когда у нас богатство относительное, мы чувствуем себя неловко, потому что мы же привыкли, что мы не вещистые, а мы духовные,…

Я об этом много думал: почему-то мужчина-трикстер чаще святой, или, во всяком случае, мы не воспринимаем его как злодея. Он плут, а плут — это: «Из духов отрицанья ты всех мене бывал мне в тягость, плут и весельчак». Бог не против плута. А вот женщина-трикстер — она почему-то злодейка. Вот тип миледи или, может быть, тип в советской прозе даже я не знаю, кого вспомнить, блистательную авантюристку. Так не вспоминаю сразу. Но если бы её написали, то наверное, это была бы Вера Гучкова, такой двойной агент, про которую, Козаков снял «Очарование зла». Вот боюсь, что так.

Почему мужчина-трикстер — это милый плут типа Бендера, а женщина-трикстер — это такое однозначное зло типа миледи, очень трудно мне…

Надо читать трех сценаристов: Лашу Бугадзе (он пишет по-грузински в основном, но фильмы его и пьесы его доступны по-русски), Сандрика Родионова, который племянник Миндадзе, но он знаменит не только этим. Ну и самого Миндадзе, конечно. Это диалоги, которые состоят из междометий. 

Я думаю, что и у Рязанцевой Натальи Борисовны был дар писать разговоры как бы ни о чем, в подтексте которых сидела невероятная глубина. Но Миндадзе в этом плане откровеннее. У него герои говорят эканиями, мыканиями, намеками, но структуру, плоть этого диалога приходится реставрировать так же, как мы реставрируем плоть мира, плоть диалога, плоть мысли у Улитина. Кстати, Улицкая и Улитин – это очень…

Антон Шагин – это боль моя, потому что я его считаю гениальным актером. Открыл его Миндадзе, как и многих. Во всяком случае, его масштаб актерский открыл Миндадзе. В самом внятном фильме Миндадзе «В субботу» (он мне кажется недостаточно радикальным), в фильме о Чернобыле, где его сквозная тема, тема катастрофы, доведена до невероятной полноты и какого-то физического ощущения тревоги и неблагополучия, – так вот, Шагин там сыграл гениально.

И после этого практически все, что он делал – в «Стилягах», например, или в не сильно нравящихся мне «Бесах», где он сыграл Петрушу Верховенского, – он там выглядел необычайно сильным и органичным актером. Он мне неоднократно звонил читать свои стихи.…

Он ударил Анчика не из-за чего-то, а почему-то; потому что в целом атмосфера такова. Ну как в фильмах Миндадзе, у него всегда такие фильмы-катастрофы, и люди ведут себя там непредсказуемо, они готовы с равной вероятностью целоваться, плясать, пить, прыгать с моста. Вспомните «Отрыв» — самую авангардную и, по-моему, самую раннюю его картину. Или вспомните дикую атмосферу «Милого Ханса, дорогого Петра»… Как раз сейчас вышла книга сценариев, так что многим, я думаю, станет понятно. Потому что жаловались на непонятность картины, а для меня она с самого начала была самым точным выражением эпохи. Потому что канун войны, всеобщая невротизация, всеобщее раздражение приводит к тому, что возникает…

Да понимаете ли, как раз сейчас жанр рассказа переживает полный ренессанс. Отчасти благодаря гламурной прессе, где главный формат — это рассказ. Ну лежит журнал в салоне косметолога, психоаналитика или, не дай Бог, дантиста. И пока вы сидите в очереди, вы как раз читаете рассказ. Или в парикмахерской.

А что касается второго формата, то совершенно очевидно, что в блогах большинство записей — это короткие новеллы. И конечно, лучший новеллист нашего времени, как мне представляется — это Денис Драгунский. Он вообще считает, что хороший рассказ надо накрывать ладонью, и тогда это соответствует идеальному объему.

Мы знаем 3 разновидности рассказа — анекдот, новелла и собственно…

Во-первых, Райкин не ставил целью быть смешным. Райкин — это всё-таки искусство. Это такой вид творчества — эстрадный гротеск, театр миниатюр. Это актер par excellence. И сын его в этом смысле прямой наследник того, что он делал. Он сделал из «Сатирикона» именно гротескный, но классический репертуарный театр, потому что таково было стремление Райкина. Поистине, дети всегда осуществляют наши самые заветные мечты.

Я полагаю, что Райкин не ставил себе цели улучшить нравы или кого-то высмеивать. Он хотел, конечно, быть и острым, и динамичным, и понятным. И при этом ему хотелось посильно улучшать советскую жизнь. Но главная его задача — это перевоплощение, это чистая эстетика. Он не ставил…

Да нет, видите, Александр Миндадзе когда писал, а Вадим Абдрашитов снимал эту притчу, казалось, что время таких людей действительно придет. Это казалось в 84-85 годах, а оказалось, что нет, оказалось, что воздух свободы, этого плюмбума как-то переделал или, может быть, не дал ему состояться. Потому что плюмбум — это как раз дитя позднесоветского распада, реакция на распад советской идеологии, на трифоновскую «Другую жизнь», на тотальное вранье и коррумпированность. Вот появление такого железного мальчика, даже не железного, а свинцового. Это очень точный намек. Но так получилось, что эти мальчики не получились. Советское закончилось. Фигуры смахнули с доски. Если бы советское…