Случайно ли совпадение «Шума и ярости» Уильяма Фолкнера с Евангелием в плане четырех рассказчиков?

Вот здесь довольно сложная проблема. Дело в том, что не только «Дикие пальмы», которые Фолкнер задумывал именно как кинороман, но и, скажем, «Шум и ярость», экранизированная дважды — это вещи вполне экранизируемые. Но при экранизации теряется фолкнеровский нарратив, фолкнеровская композиция — довольно причудливая, фолкнеровское нелинейное повествование, постепенное раскрытие героев.

Потому что в кино вы не можете постепенно раскрыть героя, если только не прибегая к каким-то специальным приемам типа флешбеков. В кино герой сразу явлен — вот, вы его увидели и дальше можете гадать о его внешности, о его биографии. Но он явлен, что называется. Писатель, когда описывает персонажа,…

У Фолкнера вообще очень много невнятицы в романах. Для того чтобы фолкнеровский роман понять, надо мысленно выстроить события в хронологической последовательности. Тогда кое-что становится понятным.

Ключ к манере Фолкнера в его картинках, он же был карикатурист. Я помню, как Светлана Леонидовна Юрченко, которая нам преподавала английский на журфаке, как раз говорила о том, что пока вы не увидите картинок Фолкнера с их дикой многослойностью действия, с продуманностью каждого штриха, вы не поймете структуру его романов. Посмотрите карикатуры Фолкнера, там многое понятно.

Книгу «Шум и ярость», я читал и перечитывал её бесконечное число раз, в том числе и в оригинале. И не потому, что они мне непонятны как-то, вот эти четыре части. Как Фолкнер говорил: «Не поняли четыре раза, прочитайте четвертый». А потому, что я испытываю настоящее наслаждение от этой книги, и она для меня — один из самых ярких памятников модернистской прозы, великой прозы, и, конечно, мое миропонимание, мировоззрение… Вот страшно признаться, я вдруг сейчас впервые об этом задумался… Оно вполне себе совпадает с фолкнеровским. Для меня такая же постоянная трагедия, и причем такая хроника выражения. Для меня вообще всегда хроника любой семьи — это всегда трагедия.

Необязательно,…

Обычно рекомендуют «Золотую розу» Паустовского как самое легкое чтение, но я бы так не сказал все-таки. Хотя это убедительно и довольно полезно. Все-таки Паустовский был честный писатель, и он увлекательно рассказывал о процессе рождения замысла. Мне кажется, что и Солженицына интересно почитать, «Бодался теленок с дубом» — как формируется мировоззрение, и вот эти «ловимые» дни, когда приходят мысли, образы. И «Литературная коллекция» его. Он довольно подробно пишет о психологии творчества, о творческом процессе,— и это, может быть, самое увлекательное, что у него есть. Ну и очень полезно почитать переписку крупных авторов. Для меня дневники Чивера были в своем время совершенно настольным…

Новодворская считала его лучшим романом Хемингуэя. Я не считаю лучшим, но там есть, в третьей части особенно, замечательные куски. В общем, в основном вы правы, конечно, самоповторная вещь. Хэм… Понимаете, что с ним происходило? Вот Фолкнер, с которым они друг друга недолюбливали, хотя шли ноздря в ноздрю и «Нобеля» своего получили почти одновременно (Фолкнер, кстати, раньше, по-моему), вот для Фолкнера весь его творческий путь — это преодоление новых и новых препон. Он уперся в стенку — пошел дальше, пробил ее. Уперся — пробил дальше. Он меняется же очень сильно. Фолкнер «Притчи», Фолкнер «Особняка» и Фолкнер «Света в августе» — это три разных писателя. А Хэм более или менее все-таки…

Смотрите, какая история происходит в американской прозе в начале 60-х годов. После смерти Фолкнера, самоубийства Хемингуэя, ухода Сэлинджера в творческое молчание, кризис большой литературы становится очевиден. Она явственно раздваивается. Она разделяется на успешную, хорошую, качественную, но коммерческую беллетристику и на «новый журнализм», на документальные расследования, потому что писать серьезную прозу становится невозможно. Расслоение затрагивает всех. Да, и как отдельный раздел — фантастика, которая тоже, в свою очередь, делится на интеллектуальную, как у Ле Гуин, и на развлекательную, как много у кого. Хотя опять же, качественный мейнстрим все-таки наличествует. Но…

Понимаете, я понимаю, что Буковски – трогательный автор. И фраза «dirty old man love too» – это фраза, под которой любой подпишется после 30 лет. Но я никогда Буковски не любил. Он мне симпатичен как персонаж, но несимпатичен как автор. Его сравнивают с Довлатовым: мне кажется, что это все какая-то литература, не дотягивающая до великих эмоций. Где у Фицджеральда или Хемингуэя гибель всерьез, там у Буковски обаятельный алкоголизм. И мне многого не хватает в его прозе. При всем обаянии его таланта он писатель не того ранга, что и великие проклятые монстры литературы 30-50-х годов.  Не Фолкнер, прямо скажем, хотя Фолкнер пил не меньше. Просто алкоголизм Фолкнера приводил его к мрачным…

Это блистательный роман семейного упадка. Это очень южная книга. У меня есть лекция о Фолкнере, довольно подробная, но я только должен сказать, что мне «Деревушка» всегда казалась скучноватой. Да и «Особняк», в общем, скучноватый роман. Простите, мне очень стыдно, но я больше люблю «Свет в августе», я больше люблю «Шум и ярость», даже «Притчу», но сноупсовская трилогия кажется мне слишком реалистичной, что ли. Хотя другие многие фолкнеровские сочинения кажутся мне наоборот чересчур гротескными по нагромождению ужасов. А так, в принципе, это нормальный роман семейного вырождения на Юге, и это вполне в тенденции южной готики, рассказывающей постоянно об оскудении, вырождении, забвении и…

Видите, интерес к этому рассказу возник, понятное дело… У меня, во всяком случае, желание его перечитать возникло в связи с очень талантливым и интересным интервью Александра Долинина к фолкнеровскому юбилею. Мне кажется, что Долинин вообще из тех комментаторов Фолкнера, из тех его знатоков, которые чувствуют фолкнеровский нерв, очень глубоко его понимают, для которых Фолкнер — это не просто классик, а средство терапии. Видимо, потому что Долинин также трагически, также мифопоэтически воспринимает мир. И очень интересно, что он любит не только Набокова с его душевной ясностью, но и Фолкнера с его классической душевной смутой. Комментарии его к Фолкнеру всегда казались мне исчерпывающими и…