А чего там думать, собственно говоря? Это вещь достаточно подробно обсуждена и прокомментирована самим Фолкнером в его знаменитых лекциях. Он со студентами её подробно обсуждал. Он пытался написать историю о том, как умирает бабушка, и детей услали из дома. И один мальчик — брат, влюбленный в сестру Кэдди, смотрит на её штанишки, когда она залезает на вяз. Он снизу наблюдает, замечая, что штанишки испачканы, возникает тема грехопадения. Он написал это глазами идиота, потом глазами Квентина, вот этого брата, потом глазами другого брата, более-менее нормального такого, из всех героев «Шума и ярости» наиболее адекватного человека. А потом просто изложил, как все было.
И даже когда он свел все эти рассказы в одну, все эти четыре, у него цельного впечатления не получилось. Он остался романом недоволен, хотя очень его любил. Это, знаете, жанр романа-наваждения. Когда вас преследует картинка, и вы хотите эту картинку записать. Вот его преследовало это видение летнего дня, когда детей выгнали из дома, и они играют у ручья. Он хотел это написать, и там открывались новые бездны трагизма. И он написал четыре части, потом добавил к этому хронику жизни героев. У меня есть ощущение, что «Шум и ярость» — великая художественная неудача. Но если бы это была художественная удача, она не производила бы такого болезненно-мучительного впечатления. Все читают только главу про мальчика-идиота, Бенджи. Про его кастрацию, про его любовь к Кэдди, про его страшное одиночество, про переменившийся и не отслеживаемый им возраст, и то, как он пытается обжиться в новом теле. Про отсутствующее время, потому что для него все события происходят одновременно, и Фолкнер специально выделяет курсивом все, что было раньше.
То есть, все читают вот эту главу. Точно так же, как и в «Улиссе» читают несколько первых глав. А вы прочите вторую! Мне кажется, что вторая, квентиновская, самая интересная. Я как-то позаимствовал из нее эпиграф для «ЖД», и вообще вторую часть, перед самоубийством, люблю больше всего. Третья любопытная, четвертая — глазами служанки. Я, понимаете, очень люблю и чувствую атмосферу этого дома и этой жизни. Не потому, что я в этом жил, а потому, что настроиться на волну у Фолкнера, на его густопись мне легко, я это представляю, я в этом живу. Поэтому я этот роман всем рекомендую.
