Войти на БыковФМ через
Закрыть

Правильно ли я понимаю постмодернистскую проблему субъективности: она состоит в том, что индивидуальность практически полностью определяется историей и опытом? Можно ли изменить себя, переписав историю?

Дмитрий Быков
>100

Я совершенно не убежден, что непосредственно из постмодернизма вытекает такой взгляд на вещи, что «вот я — это моя субъективная история». Постмодернизм — с моей точки зрения, это модернизм, брошенный в массы, модернизм, опустившийся до трэша, до коммерческой литературы и коммерческого кино. Ну, классический пример: модернизм — это «И корабль плывет…» Феллини, а постмодернизм — это «Титаник» Кэмерона, то есть все то же самое средствами массовой культуры.

Проблема субъективности тут, имхо, совершенно ни при чем. Но в одном вы, безусловно, правы: то, что человек может переписать себя — это совершенно очевидно. Я вам больше скажу: человек не может изменить свою карму, свое предназначение, программа не может себя перепрограммировать (о чем лемовская «Маска», на мой взгляд). То есть вы не можете измениться, но вы можете изменить свое представление о себе.

В этом смысле самой модной профессией в какое-то время стала профессия психолога, потому что она позволяет вам не менять реальность, а менять ваше представление о реальности. Это очень скучно, как мне кажется, но для кого-то целебно. Ну, кто-то считает это единственно допустимой терапией, потому что, ну правда, менять себя по-настоящему — это и болезненно, и травматично, да и просто это сложно, это не всякому по силам. Я вообще не верю, что человек может себя изменить. Но переписать свое прошлое, переменить свои представления — да, это запросто. И кстати говоря, многие писатели, на мой взгляд, так и поступили.

Готовясь к лекции про Руссо, все время перечитывал «Исповедь». И мне показалось, что вот есть две главных «Исповеди», которые задали формат исповедания, формат исповедального романа в литературе. Я думаю, что первым автором в прустовской традиции был, конечно, Блаженный Августин. И тут есть две задачи. Одна задача — выписать себя, выговорить себя, сказать о себе всю правду, рассмотреть свой опыт детально. Это задача Блаженного Августина. А есть задача — переписать себя, выдумать себя. Это Руссо, который действительно был, наверное, лучшим имиджмейкером европейской литературы, потому что… Ну, понимаете, при всей моей любви к «Исповеди» (это совершенно гениальный роман воспитания, и конечно, это роман), но я отчетливо совершенно там вижу, где он переписывает себя, где он выдумывает себя.

Поэтому ничего нет дурного в том, чтобы сесть и вот действительно с чистого листа переписать свою жизнь. Такие попытки есть. Стиль — это человек, мы знаем. И иногда, формируя стиль, человек меняет свою личность. Был фантастический рассказ о том, как герой освоил почерк Пушкина и стал походить на Пушкина. Может быть, это действительно так. Но я знаю, что если переписывать от руки фрагменты текстов Толстого, то начинаешь говорить и думать, как Толстой. Это очень заразительно. Я когда-то спросил БГ: «А вас не смущает, что так легко под вас стилизоваться? Такой индивидуализированный стиль. Приходишь, допустим, в столовую и говоришь: «Ты хочешь взять борщ, если ты можешь взять борщ…» — и так далее». Он сказал: «Да, это очень легко. Но ведь тогда начинаешь и жить, как я. А это выдержит не всякий».

Так что переписать себя — задача привлекательная. Вопрос только: в какой степени это будет лицо, а в какой — маска? Мне кажется, что это все-таки выписывание маски какой-то, а сущность ваша останется неизменной. Ровно так же, как сколько бы Бродский ни говорил, например, в своих стихах иногда о смирении, о самоиронии, все равно известная авторитарность его манеры вылезала наружу даже в самых, казалось, смиренных текстах, типа «Я входил вместо дикого зверя в клетку». И про благодарность там как-то выглядит, по-моему, скорее как горькая насмешка.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
На кого из зарубежных классиков опирался Александр Пушкин? Каково влияние римской поэзии на него?

Знаете, «читал охотно Апулея, а Цицерона не читал». У Пушкина был довольно избирательный вкус в римской поэзии. И влияние римлян на него было, соответственно, чрезвычайно разным на протяжении жизни. Горация он любил и переводил. Не зря, во всяком случае, не напрасен его интерес к «Памятнику», потому что здесь мысли, высказанные Горацием впервые, вошли в кровь мировой литературы. Стали одной из любимейших тем. Перевод этот — «Кто из богов мне возвратил…» — для него тоже чрезвычайно важен. Он умел извлекать из римской поэзии всякие замечательные актуальные смыслы, тому пример «На выздоровление Лукулла». Я думаю, он хорошо понимал, что в известном смысле Российская Империя наследует Риму,…

Не могли бы вы рассказать о развитии жанра исповеди — от Блаженного Августина через Жан-Жака Руссо и Льва Толстого к нашим дням? Возможна ли исповедь в эпоху инстаграма?

Видите ли, в связи с «Исповедью» Руссо Пушкин говорил, что быть искренним — невозможность физическая. И, кстати, замечал, что Руссо часто все-таки кокетничает в каких-то случаях или подвирает в свою пользу. Моменты, когда он там перед самим собой себя выгораживает, необычайно трогательны, но действительно, «Исповедь» Руссо показывает, что стопроцентная исповедь невозможна, каких бы грязных вещей ты о себе ни рассказывал. Все равно исповедь — жанр самооправдания. Могу объяснить, в чем эволюция жанра.

«Исповедь» Блаженного Августина — это беседа с богом, прямой разговор с ним. Чем дальше — тем бог меньше присутствует, «Исповедь» Руссо — это уже разговор с самим собой, «Исповедь»…

Насколько интересен и нужен был Александр Твардовский как главный редактор журнала «Новый мир»?

Бродский говорил, что Твардовский по психотипу похож на директора крупного завода. Наверное, ему надо было руководить вот таким литературным производством. Другое дело, что он обладал несколько однобокой эстетикой.

Он действительно хорошо знал границы своего вкуса. Но, слава Богу, он умел консультироваться с другими людьми. И поэтому ему хватало толерантности печатать Катаева, которого он не любил вовсе — позднего, уже мовистского периода. Но он говорил, что зато оценит аудитория журнала.

У него хватало вкуса читать Трифонова и печатать его, хотя он прекрасно понимал узость своего понимания. Он искренне не понимал, как построен, например, «Обмен». Он говорил: «Ну…

Почему у Стивенсона в повести «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» «Хайд» переводится одновременно как «скрытый» и «под кайфом»? Можно ли назвать это произведение готическим?

Для Стивенсона, думаю, понятие hide (в дословном переводе «повышенный», «подкрученный») было еще для него неактуально. Хотя, возможно, оно появилось тогда же, когда появился опиум в Англии. Дело в том, что опиум не делает человека hide; он уносит человека в сферы более мрачные. Для меня несомненно, что Хайд (хотя он пишется через y) – это скрытое, «спрятанная личность».

Что касается готического произведения. Я всегда исходил из того, что Стивенсон – романтик, романтика и готика, как вы знаете, идут параллельными путями, но не совпадают. Прежде всего потому, что готический герой всегда борец, а романтический – эскапист, жертва. Он пытается укрыться от мира. Но, пожалуй, «Доктор Джекил и…

На кого из поэтов ориентировался Алексей Кортнев, чтобы хорошо научиться писать либретто для мюзикла?

Кортнев — это вообще интересное явление в русской поэзии. Я так заметил, что в последнее время меня больше привлекают поэты поющие — последние лет 40. Щербаков, естественно, Кортнев, Паперный, которого я считаю очень большим поэтом. Мне по-прежнему люто интересно, что делает Ким. Ну и Оксимирон — это тоже музыка.

Это связано, наверное, с тем, о чем говорил Бродский — что русская поэзия в своих ближайших исканиях будет прежде всего искать в области просодии. С просодией связано развитие — и рэп, и музыка. У Кортнева очень прихотливая строфика, связанная с такой же прихотливостью его фантазии. Богушевская, которую я считаю, кстати, очень большим поэтом. Это всё связано именно с…