Почему Нину Русланову любили снимать Кира Муратова и Алексей Герман?

Видите, я смотрел ещё не все, я смотрел первые четыре серии. Говорят, лучшие — последние. Но это в любом случае значительно интереснее, чем «Демон революции» Хотиненко. Это выдающееся кино. И Котт большой молодец. И большой молодец режиссер, который это начал. Сценаристы хорошо сработали.

Другое дело, что мне кажется… И я об этом как раз, вот о Троцком я пишу в очередном «Дилетанте». Мне кажется, некоторой глубины этому сериалу недостает — не философской, не литературной, а чисто человеческой. Потому что ведь что такое Троцкий? Троцкий — это человек без лица, без личности, всю жизнь любовавшийся собой, любовавшийся своей замечательной формой и полной бессодержательностью; человек,…

Мне надо было, чтобы понять как следует, прочесть сначала сценарий. Но вообще я восемь раз смотрел эту картину. И она мне с первого раза очень понравилась. Конечно, ретроспективно, в воспоминаниях она мне понравилась больше, потому что, пока она шла, там были тягостные моменты. Мне не было скучно, но мне было тяжело. А тем не менее ретроспективно она вызывала у меня всегда чувства светлые, чувства какого-то, я не знаю… Помните: «Как если кто-то как будто нож целебный мне отсек страдавший член!» — как говорит Сальери. Она попала очень в моё состояние и, что называется, к самой чёрной прикоснулась язве, но исцелила, безусловно.

Это картина о смерти тирана и о том, что наступает после. Но для меня как раз главная тема «Хрусталева» — это не смерть. Для меня главная тема «Хрусталева» — это возникновение религиозного чувства. Если помните, там есть эпизод, где мальчик в уборной начинает молиться. Его так задушила жизнь, его так на протяжении всей картины давит плоть мира, его так давит собственное предательство отца (помните, он там позвонил, когда отец вернулся, позвонил донести), что, когда он задавлен всем этим и загнан в коммунальный сортир, взгляд его поневоле обращается к небу, потому что больше он ни на что смотреть не может. И в этом мне видится главный смысл картины. Это главный её эпизод.

Хотя там очень много…

Нет, это не так. Тут, понимаете, у меня не так много времени, и я довольно быстро понял, что мне не надо смотреть эту картину. Тут в чем проблема? Есть даже не то чтобы проклятие славного имени, которое ты носишь и которому ты обязан соответствовать. Бывает действительно трагедия, когда есть амбиции немереные, но совершенно нет художественного таланта. 

Все, что делает Алексей Герман-младший, может быть умно и достойно, даже иметь антимилитаристский пафос, которого там, правда, по-моему, нет. Но это мое мнение. Но это неталантливо, это ослепительно неталантливо, это лишено того дуновения гения, которое было в картинах Алексея Германа-среднего, и которое иногда (не всегда)…

Видите, мне представляется, что этот фильм несет в себе, безусловно, авторскую агрессию, авторское разочарование в людях, поэтому вызывает такую встречную реакцию. Как сказал однажды Марголит: «Я чувствую, как этот фильм меня в себя не пускает». Меня он тогда пускал, потому что совпал с внутренней эмоцией, с моим внутренним ощущением, поэтому, когда я его посмотрел, у меня было чувство лопнувшего нарыва. Я помню, что я по этому коридору Ленфильма, где там показали первую сборку, просто бежал вприпрыжку от счастья, у меня было чистое чувство счастья оттого, что при мне произошло это событие, что оправдана моя жизнь и жизнь других людей, потому что это случилось при нас: великое…

Нет, конечно. Это совпадение каких-то чисто внешних реалий. Объединяет эти две картины глубокий пессимизм относительно человеческой природы, непобедимость Дракона и святая уверенность в том, что Ланцелот может победить только одним способом — принеся себя в жертву, погибнув на глазах этих людей, иначе Дракона никак не победишь. Эстетика фильма Захарова (последнего его фильма) — это такой гротеск, а эстетика гротеска всегда оптимистична, потому что реальность превращена, преодолена. Эстетика германовского «Трудно быть богом» — такой зловонный гиперреализм, который никакой надежды не оставляет, но как бы заставляет воспарить от противного. Это фантастика, страшно достоверная в…

Не знаю. Насколько я знаю, «Невечерняя» — это именно песня сугубо цыганская, просто она так называлась, а так история, генезис этого произведения мне неизвестен. Что он тянул с выходом — это совершенно очевидно, но, конечно, не для того чтобы получать финансирование на картину или какие-то другие бонусы. Тянул по понятным причинам, также тянул Герман с «Трудно быть богом», чтобы его Opus magnum вышел после его смерти. Или, по крайней мере, совпал с ней как-то. У Германа совершенно готова была картина. Там нужно было доозвучить какие-то косметические куски, а можно было и не доозвучивать, наверное. Он же менял там что-то, доводил до совершенства. Может быть, портил, не знаю. Я смотрел фильм в…

Да, это то, о чем Слепаков говорил: «Да, зло интересно, зло масочно». Я помню, Хабенского спросил в интервью: «Вы играли Клавдия, а ведь могли бы и Гамлета?» Он говорит: «Нет, Гамлета мне не так интересно, мне интересно Клавдия. Клавдий — там глубины адские». Но видите, у меня какое есть мнение. Зло может быть не ограничено по глубине, потому что нет такого зла, которое нельзя было бы перезлить. Но оно ограничено по времени. Оно существует на очень коротких расстояниях. Зло выигрывает на коротких расстояниях, потому что оно эффектно и оно эффективно. Но на больших, на таких серьезных динамических периодах — важных, бурных в истории — оно проигрывает всегда. Поэтому оно…

Больше всего мы беседовали о сценарии Киры Муратовой «Княжна Мери», которая вышла отдельной книгой. Такая книга с достаточно жестоким названием, придуманным самой Муратовой — «Творческий выкидыш», о том, как закрыли картину на стадии съемок, уже прошел подготовительный период. Я прочел этот сценарий и потрясающую режиссерскую экспликацию, там же и картины Хамдамова, который был художником фильма по костюмам. Я считаю, что это великая картина. Там потрясающий совершенно прием найден, когда Печорин произносит не только свои реплики, но и часть авторского текста, как бы рефлексируя, как бы наблюдая себя со стороны. Такого Печорина ещё не было, он немножко похож на далевского в спектакле…

Не в этом дело. Во-вторых, у Муратовой всегда форма превалирует, она идет от формы. И это фильм-опера. Она говорила постоянно, что она любит оперу именно за повторы. Я помню, как она мне в интервью говорила, она поет: «Светит луна, светит луна», он повторяет: «А также птички, а также птички». Вот в таком травестийном исполнении это было гомерически смешно. Но за этой формой она же показала ещё и страшное количество повторов, которые есть в жизни. Вот здесь формы и содержания они абсолютно друг другу адекватные.

Вся жизнь — это повторение в разных версиях одних и тех же диалогов, диалогов унылых, тривиальных. Диалогов, когда путаются брат с братом, когда путают жен, когда…