«Горе от ума» — это пьеса, которая в России долгое время оставалась непонятной и непрочитанной в силу её совершенно очевидных гамлетовских параллелей, которые почему-то ускользали очень долго от российского внимания, не то в ней искали. А на самом деле «Горе от ума» — это тоже высокая пародия, пародия на «Гамлета», безусловно, в очень чистом виде. И гамлетизм этой ситуации потому как-то ускользал, что принято было в России всегда видеть французские влияния, влияния французской литературы.
Грибоедов как человек исключительной одарённости, весьма просвещённый, он построил пьесу по абсолютно шекспировским лекалам. Гамлет здесь — такая травестийная фигура, травестированная. Кстати говоря, ведь и Гамлет Шекспира — пародия, пародия на историю Саксона Грамматика. Пародия, в которой Гамлет всех победил, всех накрыл ковром, приколотил и поджёг. А Гамлет Шекспира — это ходячая пародия на такого героя, человек рефлексирующий, не действующий, всех убивающий в результате своего промедления и собой увенчивающий эту гору трупов.
Так вот, Чацкий — это Гамлет, который произносит свои монологи без всякой надежды, что они будут услышаны. Он, по справедливому замечанию Пушкина, корчит дурака перед всей этой публикой. Пушкин там, кстати, задаёт вопрос: «А почему Гамлет умён…» Ну, Чацкий. «Почему этот новый Гамлет, почему Чацкий умён, если он перед дураками всё время произносит эти разговоры? Как можно называться умным человек, если он до последнего ведёт себя идиотом перед Софьей?»
Но ведь здесь у Грибоедова как раз довольно глубокая интуиция, глубокая догадка о природе ума. Чацкий никого не презирает. Он готов свои монологи произносить перед Фамусовым, перед Скалозубом. Он даже Молчалина пытается троллить. Он вообще не верит в безнадёжность человечества, он пытается его переубедить. Это очень свойственно уму. Ум не презирает, потому что презрение к окружающим — это черта как раз снобов, архивных юношей, это присуще глупости.
И сам Пушкин, который всю жизнь разыгрывал ту же роль, который с распростёртыми объятиями бросался на шею будущим предателям, который в пошляке Раевском видел Демона… Ну, о чём мы говорим? Пушкин, который на самом деле постоянно страдал от предательства своих друзей, который бросался им на шею: «Знаешь ли ты, душа моя, что я без тебя жить не могу?» А они за глаза в переписке обсуждали его длинные ногти, стоптанные каблуки и нечёсаные бакенбарды. Да, это черта гения, черта ума, доверия.
И отсюда, кстати говоря, поведение Чацкого, который действительно до последнего момента верит:
С такими чувствами, с такой душою
Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!
Здесь совершенно очевидная ситуация.
Ну, естественно, как распределены роли в этой шекспировской драме? Тема безумия, гамлетовская тема, которая здесь возникает… Но только, естественно, она тоже травестирована, потому что Гамлет сам себя объявил сумасшедшим. Здесь у него отнято и это. И сумасшедшим его объявляет Софья. Кстати говоря, обратите внимание на созвучие Софьи, Софии и Офелии. Обратите внимание и на то, что собственно Софья объявляет его сумасшедшим, копируя в известном смысле знаменитый монолог Офелии, когда: «Он пришёл ко мне весь бледный и со спущенными чулками. И бредил явно». Вот она здесь просто это делает не по любви, как Офелия (Офелия-то действительно любит), а делает она это из мести. И вот эта ситуация, когда Офелия любит не Гамлета, а любит она совершенно другого (ну, неважно кого, прямого аналога у Шекспира нет) — это, конечно, новый аспект высокой пародии. Гамлет не любим, а Гамлет презираем, травим. И на Гамлета обрушивается вся сила клеветы.
У Шекспира Гамлет — это самый обаятельный герой, привлекательнейший герой, центр действия. А вот в желчной пьесе Грибоедова, обратите внимание, Чацкий ведь совершенно непривлекателен. Мы любим его за острый язык («Не человек, змея!»), но этот герой терпит полное поражение по всем фронтам. И хотя Грибоедов и пишет Катенину: «Мой Чацкий расплевался со всеми, да и был таков»,— но на самом деле нифига себе вообще моральная победа! Это, конечно, полное бегство. «Карету мне, карету!», да? На самом деле это «унесите трупы». Это абсолютно шекспировский финал — бегство в смерть, в отсутствие, потому что битва им полностью проиграна.
Кстати говоря, как и «Гамлет» заканчивается не монологом Гамлета, а монологом Фортинбраса, точно так же и «Горе от ума» заканчивается репликой Фамусова, которая подчёркивает посмертное торжество совершенно чуждых Чацкому сил: «Ах, боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна?» Ничего не изменилось. Все его пылкие монологи оказались направлены в никуда. И это совершенно естественно. Точно так же, как и после смерти Гамлета настанет Фортинбрас, который, естественно, никак не будет продолжателем его славного дела.
Тут интересно ещё очень, что, конечно, и Фортинбрас имеет некоторый свой аналог — это, разумеется, Скалозуб. Вот это как раз такая альтернатива Гамлету. На самом деле реальным победителем ситуации является Скалозуб, потому что он пришёл вслед за Чацким, он получит всё. Не знаю, получит ли он Софью… В этой ситуации, скорее всего, Софью получит именно он, поскольку Молчалин будет явно уволен, а потом прощён, но уже выше статуса слуги не поднимется никогда. Скалозуб получает вообще все бонусы. И не случаен его вот этот монолог, обращённый к Репетилову: «Фельдфебеля в Вольтеры». Этим все и закончится.
Кстати говоря, до декабристского бунта предчувствовать такой финал — на мой взгляд, это, конечно, великая заслуга Грибоедова, который вообще, хотя он благодаря Ермолову успел уничтожить, он был предупреждён об аресте и успел уничтожить все документы, но связь его с декабристами, я думаю, была скорее формальной. Он, конечно, никогда этих взглядов не разделял. И «сто прапорщиков хотят перевернуть государственный строй России» — оценка весьма скептическая и трезвая. Думаю, что так оно в душе и было.
Что ещё мне кажется очень важным в «Горе от ума»? Почему эта вещь сделана гениальными стихами? И почему она не могла бы существовать в прозе? Потому что на самом деле конфликт её, как он там изображён, недостоверен, иллюзорен. Достоверными все эти вещи делает блистательная, гениальная, афористическая поэзия. Потому что в реальности проигрыш Чацкого был бы очевиден с первого шага. Единственное, чем Чацкий как-то может дать сдачи — это блистательные стихи, которыми он изъясняется. В остальном это хроника полного поражения ума, горе уму с первых абсолютно шагов. У него там нет ни единого шанса в этом противостоянии. Если бы не Чацкий с его монологами, это была бы вещь об абсолютном торжестве привычного порядка.
Это такая замечательная вещь о московской Руси, а на всех московских есть особый отпечаток. Это, конечно, пьеса человека, давно живущего петербургскими ценностями — ценностями разомкнутого, вертикального мира — о Москве с её замкнутой, кольцевой, яйцеобразной структурой. На всех московских есть особый отпечаток. И этот особый отпечаток есть и сейчас. Москва же победила, понимаете. Невзирая на то, что Петербург дал всю нынешнюю российскую элиту, это было его последним и главным поражением. Оттеснённый с исторической арены в семнадцатом году, он на веки закомплексовал. И вот эти закомплексованные люди, тоскующие об утраченном лидерстве, они сегодня возглавляют Россию.
А так, в принципе-то, конечно, победила московская Россия — с её духом азиатчины («Золотая дремотная Азия опочила на куполах»), с её архаикой, с её консерватизмом, с её деланьем карьеры путём отважного жертвования затылком. Всё, что говорит Фамусов — это квинтэссенция московского духа. И в этом смысле более антимосковской, москвофобской пьесы, чем грибоедовская «Горе от ума», я думаю, не появлялось. Там особенно трагично, конечно, то, что полная моральная победа в результате остаётся за вот этой самой Москвой, в которой «подышит воздухом одним, и в нём рассудок уцелеет». Ну, невозможно уцелеть в этой Москве. Очень страшно представить себе, каким образом Чацкий мог бы там, женившись на Софье, «и награждение брать, и весело пожить». Совершенно это исключено.
Что касается других параллелей. Там есть, конечно, такие своего рода Розенкранц и Гильденстерн. Ну, в данном случае только Розенкранц — это Платон Михайлович, бывший друг Чацкого («Платон Михайлыч мой здоровьем очень слаб»). Тут тоже есть элемент предательства друзей, потому что бывшие друзья превратились вот во что. Ну, один из бывших друзей — это, конечно, Репетилов, который повторяет всё за всеми. Ощущение, что Чацкий предан друзьями. Ну, будем считать, что Розенкранц и Гильденстерн — это Зорич и Репетилов, действительно два по-разному предавших друга. Один закопался в семейную тину, другой превратился в фанфарона, пустышку, болтуна.
Не помню, кажется, Юрским высказана мысль, что это гениальная роль — Репетилов. Её невозможно сыграть плохо. Действительно, монологи Репетилова — это абсолютное чудо. Я помню, как Марцевич его играл. Ну, это была фантастика. Кстати, очень неплохим Чацким был молодой Соломин, игравший именно эту наивность умного, понимаете, вот этот контрапункт. Вот контрапункт, который играл Высоцкий в «Гамлете»,— это слабость сильного, неумение сильного плавать в этом вязком болоте. Гениальная роль! Вот в этом и её величие. И в этом величие замысла Любимова. Точно так же и Чацкий — глупость умного, понимаете, наивность умного. Соломин блистательно это играл, но он играл очень молодого Чацкого.
Конечно, Полоний — это Фамусов. Причём если у Шекспира Полоний жалок, то у Грибоедова Фамусов торжествует, совершенно очевидно. Что касается Офелии, которая распространила первый слух о безумии Гамлета и в результате обезумела сама. Мне кажется, довольно интересным развитием судьбы Софьи, если бы так пошло дальше, могло бы быть её сумасшествие. А что ещё остаётся такой девушке, как Софья, в таком доме, как фамусовский? Мне кажется, что замужество за Скалозубом, несомненно, ускорило бы безумие и привело бы её… ну, если не к утоплению, как Офелию, то по крайней мере к затяжной депрессию и, возможно, сумасшествию, что для Офелии как раз нормально.
И разумеется, вот что здесь особенно симптоматично, особенно интересно? Это отсутствие Клавдия. Понимаете, вот в этом мире Клавдий не нужен, потому что они сами абсолютно добровольно отстраиваются в такую историю. Ни Гертруды, ни Клавдия… Ну, роль Гертруды, может быть, как-то запоздало изображает упоминаемая Фамусовым матушка-императрица, но это, конечно, не так. На самом деле в этом мире Клавдий не нужен, потому что все придворные, вот эти…
Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором,—
Безумным вы меня ославили всем хором.
Зачем им Клавдий? Они без Клавдия покорно совершенно отстраиваются в такую систему. Общество двадцать второго — двадцать четвёртого годов насквозь гнилое, радостно вернувшееся к худшим традициям XVIII века, не к лучшим, не к Просвещению, а к худшим, раболепнейшим, к отвратительнейшим,— вот это и есть грибоедовская тема: задыхание Гамлета — человека, который рождён для великих дел, а плавает в болотце. И конечно, конфликт остаётся тем же самым.
Но, обратите внимание, пьесы гамлетовского склада всегда появляются в такой яме исторической, на нижней точке синусоиды — после блистательного века и перед блистательным веком. И в этом смысле глубоко не случайно, что Чацкий — это же человек будущих шестидесятых годов. Но он не дожил до них, потому что на тридцать лет Россию подморозил Николай.
Вот в этом смысле ужасно жаль сегодняшних Чацких, которые ограничиваются произнесением монологов перед дураками. А что можно делать — они пока не знают. Одна надежда, что этот тип воскреснет. И продолжение линии Грибоедова — это, конечно, гениальная русская сатирическая поэзия шестидесятых годов, пятидесятых-шестидесятых годов, которая тоже в свой черёд была подморожена. В этом, кстати, бессмертие «Горя от ума» — пьесы о стране, радостно плюхающейся в прежнее. Правда, к счастью, это болото становится всё мельче. И есть шанс, что у новых Чацких, по крайней мере, есть какая-то надежда. Вот за это Грибоедову спасибо большое.
