Умберто Эко называется 14 признаков ур-фашизма, абсолютного, вечного фашизма, который не является напрямую связанным ни с итальянской муссолиниевской идеологией, ни с немецкой идеологией нацизма; который возможен во всяком обществе. На самом деле, фундаментальных признаков три: эклектика, архаика и культ смерти. На самом деле даже, сказал бы я еще… Вот у меня сегодня была довольно интересная полемика с Наумом Нимом, другом моим. Я ему пытаюсь доказать, что фашизм — это всегда сознательное преступление нравственной границы, радость от нарушения морального запрета. Вот, кстати, меня как-то спросили: «Есть ли у Висконти фашизм в «Гибели богов»?» Вот там как раз есть фашизм, это произведение, на мой взгляд, наиболее исповедальное и наиболее точное. Как бы сказать? Более фундаментальное произведение.
Мне кажется, что фашизм — это всегда радость девиации, наслаждение отклонением, восторг от расчеловечивания, от падения. Можно сказать, что это восторг от падения в архаику, потому что архаика более жизнерадостная, чем модерн. Модерн вообще нерадостное дело. Фашизму, в отличие от модернистского большевизма, присущ культ радости, культ счастья. В России, в СССР господствовал культ труда и жертвы, этого радостного упоения обывательской сытостью, спортом. То есть культ спорта там тоже, это не культ насилия, а именно культ спортивной прогулки, как «Облако, озеро, башня». Фашизм — это сила через радость. В России, в Советском Союзе ничего подобного не было. Всегда был культ жертвы, труда, героической гибели. Фашизму он присущ в меньшей степени. Героическая гибель Хорста Весселя — да, это есть, но на самом деле в основном они все радовались ужасно, они все постоянно подчеркивали свой восторг. Это фигура геринговского, скорее, склада, такое упоение циническое. Конечно, в основе фашизма лежит цинизм.
Ним мне на это возражает: но ведь есть же фашизм тот, что в «Банальности зла» у Арендт, когда люди, абсолютно не подозревая о жестокости, были просто винтиками на своих местах. Да ведь в том-то и дело, понимаете? Они не могли не подозревать. Человек, который заведовал истреблениями евреев, прекрасно понимал, что он занят массовым убийством. Он не чувствовал себя винтиком ни в какой степени. Он понимал, что он машина, но машина для убийств. И он наслаждался. Он наслаждался именно избавлением от химеры совести. Понимаете, когда из Джекила выходит Хайд, это что-то вроде эякуляции. Это всегда сопряжено с наслаждением, с падением, с оргией. Вот этот экстаз падения в фашизме есть всегда. В фильме «Человек за солнцем», где японские военные мучают китайских пленных, они называют их «маруто», «бревна». Для них это не люди, они не понимают происходящего. Там случилось полное расчеловечивание. А вот фашизм — это явление человеческое. Понимаете, в фашизме люди именно наслаждаются горячо утратой нравственного ориентира. Они понимают, что они в какой-то момент сбрасывают душу. Они выкидывают ее, и в этом есть такая сексуальная радость падения.
В чем истоки этого явления? Опять же, понимаете, в чем мне кажется книга Желю Желева (прозорливая временами) все-таки устаревшей? Она очень социальна, в ней нет марксизма — правы были марксистские критики или, скорее, скажем так, постмарксистская, но в ней все-таки фашизм — это явление, действительно тесно сращенное и с экономикой, и с идеологией. Фашизм возможен и без экономики, и без идеологии, то есть без каких-либо экономических и идеологических предпосылок. Может ли фашизм быть без идеологии? Да, может, очень легко. Или, вернее, у него есть одна идея, но это нельзя назвать идеей, нельзя назвать теорией: «Мы — самые лучшие, поэтому нам можно». Вот современные русские фашисты, безусловно, существуют, хотя они очень не любят, когда их называют фашистами, они все время стараются в суд на это подать. Один из них свою идеологию изложил предельно прямо, он так и пишет: «Я не дипломат, поэтому могу себе позволить это сказать. Наши предки дали нам лучшую землю, в которой есть вся таблица Менделеева, и мы теперь имеем право пользоваться этой землей». Он пишет: «Нам совершенно необязательно работать, пусть работают только те, кому нужны деньги. Нам нужна всемирная справедливость. Мы единственные в мире носители божественной идеи, носители настоящего религиозного сознания, нам никогда не нужна была выгода, нам всегда была нужна истина. А истина, разумеется, заключается в том, что мы единственные и мы лучше всех». Вот, собственно, и вся их идеология.
Фашизму не нужен никакой «Майн Кампф», ему не нужен даже никакой лидер. Понимаете, мысль, что фашизм немыслим без фюрера… Прекрасно получается фашизм без лидера. Лидер вообще может в какой-то момент самоустраниться. Фашизм — это нарастающее в массах движение ресентимента, то есть горькой обиды, рабского чувства — «нами долго пренебрегали», «нас не хотели слушать», «мы самые бедные, мы самые добрые». Вот манифест фашизма в огромной степени — это статьи Леонида Леонова 1947-1949 годов, где он пишет, что вечная русская застенчивость мешает нам противостоять наглой, чванливой Европе, богатой Америке. «Они называют нам своих богов, своих лидеров, они навязывают нам свою историю, они заставляют нас стыдиться наших великих ученых, которые первыми изобрели паровоз и радио…» Это все, в общем, явления позднего сталинизма, в котором уже есть залоги, есть предпосылки всей сегодняшней российской демагогии. Эта демагогия не нова. Но главное — следить за руками, не упустить момент, в котором «мы — самые добрые и самые смиренные» превращается в «мы сейчас всех убьем». Понимаете, вот это и есть основа фашизма.
Основа фашизма — это мир наоборот, мир наизнанку, в котором все добродетели обретают противоположный вид, меняются на противоположные; в котором действительно жестокость становиться доблестью, в которой сочувствие, сострадание объявляется мерзостью, слабостью, преступлением, в котором гуманизм и прогресс являются регрессом. Понимаете, сейчас очень многие люди говорят, что Горбачев — это слабость, Горбачев — это проигрыш в идеологической войне, что это геополитический проигрыш. Фашизм, кстати, очень любит термин «геополитика», и, надо сказать, что настоящие аутентичные фашисты 30-х и 40-х годов тоже строили мировоззрение на геополитике. Когда человек произносит термин «геополитика», следовало бы сразу прекращать диалог. Я не хочу сказать, что в немецком фашизме именно геополитика являлась идеологической основной. Я хочу сказать, что это тесно связанные вещи.
Так вот, когда говорят, что Горбачев проявил слабость, для нас, современников, совершенно очевидно, что Горбачев в тот момент проявил силу, потому что все подталкивало его к консервации; к тому, чтобы законсервировать вот эту советскую стену. И он мог бы это сделать, он мог бы на инерции этой системы ехать еще десять лет, только тогда СССР распался бы гораздо громче, кровавей и зловоннее. Горбачев проявил силу именно потому, что он повернул в другую сторону. Он, конечно, не предполагал, что все болты сорвет. Но называть слабостью Горбачева то, что он помирился с остальным миром, называть это поражением в геополитической войне могут только люди, которые заточены на постоянную войну, у которых нет никаких способностей к созиданию, и умеют они только воевать. Кстати, воют они тоже очень своеобразно: их представления о войне — это представления о жатве. «Солдат есть колос, есть клас»,— как сказал бы герой Набокова. «Класы». Они же все любят архаику патетическую. «Солдат должен падать на этой ниве». Сами они никогда не падут на этой ниве, они благословляют солдат на смерть. Это их любимое занятие. Миллионы должны умирать за геополитическую идею, а они будут идеологами, они будут откуда-то с дальних блиндажей вести свою пропаганду.
Так что эта идея геополитической вражды при полном отсутствии всякого созидания может выглядеть иногда с какой-то точки зрения эстетически привлекательной. Как и в падении, можно иногда отыскивать какие-то, простите меня, преимущества. На самом деле дьявол — великий обманщик. В этом мешке лежат черепки и зола. И ничего вас не ждет. Не думайте, что ваше падение откроет вам какие-то экстазы, какие-то глубины, что вы в этом падении бога увидите, как думал Достоевский. Ничего в падении увидеть нельзя, никакую звезду из этого колодца не видно. Колодец есть колодец, обычный, зловонный, в данном случае еще и заброшенный и полный нечистот, потому что это еще и старый колодец. Это обычная шахта дьявола. И проваливаясь в нее, вы ни к какому центру земли не приближаетесь, вы просто падаете в навоз.
Особенно мне нравится, когда сейчас говорят: «Возможен же умный консерватизм». Появился сейчас очередной портал, который называет себя «органом умных консерваторов». Ребята, ну когда вы уже поймете, наконец, что «умный консерватизм» (во всяком случае, в современных российских условиях) — это галимый оксюморон, не может быть умного консерватизма. Любой консерватизм основан на сохранении прошлого, на сохранении архаики, на отказе от прогресса. И почему вы думаете, что есть какие-то глупые фашисты, а вы будете какими-то умными фашистами сейчас? У вас радость присоединения к заведомо неправому, оголтелому, улюлюкающему большинству. Я понимаю, что вы — большей частью одинокие дети битые — испытываете от этого такую садическую радость, примерно ту же радость, которую испытывает на втором году службы чморимый всеми солдат. Но давайте признаем откровенно: это радость очень низкого пошиба, и никакого умного фашизма не бывает. Фашизм — это всегда великий обман. Другое дело, что человечеству приходится слишком дорого за него платить. Сейчас, слава богу, об этом понимают все больше людей.
