Не могли бы вы посоветовать лучшие научно-фантастические книги?

Видите, здесь нужно определиться с терминологией. Собственно фантастика начинается в эпоху НТР, science-fiction, а все остальное было романтикой. И Грин очень обижался, когда «Блистающий мир» называли фантастическим романом. Он говорил, что это символистский роман. Можно ли назвать фантастической прозу Сологуба, в частности, «Творимую легенду»? Хотя в ней, безусловно, присутствуют элементы фэнтези, да даже элементы научной фантастики. Думаю, нет. И первая русская фантастика — это не «Русские ночи» Одоевского, а, если на то пошло, «Красная звезда» Богданова. Наверное, в каком-то смысле первые советские фантастические романы — это «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина», хотя тоже…

Я думаю, что правильнее всего прочесть какого-нибудь хорошего киноведа на эту тему. Ну, если говорить о моих каких-то ощущениях, то это такой странный парадоксальный гимн человеку, который не удовлетворяется ничем. Это портрет человека на фоне космоса, понимаете, на фоне абсолютного пространства. А чем собственно человек лучше? И в чем принцип главный его существования? Не только же в экспансии. Там не зря мелькает эмбрион в финале. Мне кажется, что «Космическая одиссея» — это такой, ну, гимн человеческой неостановимости, человеческой безумной жажде движения, познания, эксперимента, чего угодно, такая попытка нарисовать портрет человечества на фоне космической эры. Вот космическая эра…

Вот об этом я много говорил с Лосевым. И именно Лосев Лев Владимирович мне в своё время подсказал книгу Рота «Марш Радецкого» как такое лучшее выражение модерна, ощущение модерна. Действительно, Австро-Венгрия — пограничная империя. А именно на границах — ну, в частности в Бродах, из которых родом Бродские,— на границах возникает всё великое. А здесь потрясающий стык границ, здесь много всего; это сердце Европы.

По мысли Лосева, и я с этим согласен, распадающаяся империя всегда порождает великую литературу. Так было с Россией Серебряного века, так было с Австро-Венгрией начала века: Захер-Мазох, Майринк, Кафка, Перуц, Цвейг, Лем. В частности Гашек, Чапек — великих, по-моему,…

Я очень важным критерием удачности романа считаю то, что по нему можно снять фильм. То, что человек в процессе чтения этого романа представляет себе готовую экранизацию, сериал, и так далее. Вот «Улисс», например, может быть легко экранизирован. Конечно, в масштабе и формате сериала, но без каких-либо проблем. Я вообще считаю, что если вещь переводима на язык кино, то это залог того, что она в высшей степени кинематографична, то есть динамична, энергична в развитии, полна ярких характеров и персонажей. То есть есть что играть, есть что снимать.

А если я этого в литературе не вижу, то это, по-моему, просто скучно. Обратите внимание: большинство действительно великих прозаиков мечтали…

Да, совершенно точно. Скажу вам больше: это метафора их сосуществования. Потому что прошлое не проходит.

Вам кажется, что ваше прошлое прошло, а оно вас догнало. Прошлое и будущее сосуществуют, входят в конфликт, взаимно уничтожаются. И ничего невозможно с этим сделать. Люди из будущего продолжают ходить среди нас. Война прошлого с будущим сегодня особенно очевидна, потому что происходит диверсификация человечества.

Знаете, у Севера Гансовского есть такая повесть «Шаги в неизвестное», где герой неожиданно оказывается в мире замедленном. Там взорвалась шаровая молния, он был свидетелем этого взрыва, и в результате он живет со скоростью, примерно в 900 раз превышающей…

Можно, разумеется. Я сам Анджея Сапковского очень люблю. Вообще, я по настоянию Миши Успенского, царствие ему небесное, когда — то прочел его историческую трилогию (две книги у нас изданы), и мне он казался первоклассным автором. Успенский читал его в польских оригиналах. Он когда-то, чтобы читать Станислава Лема, выучил польский. Анджея Сапковского я и лично знаю. Он когда-то приезжал на киевские «Конвенты», киевские «Порталы», и производил впечатление человека очень доброго и просвещенного.

Видите ли, Перуц — конечно, в огромной степени, каббалист. Такой, если хотите, представитель еврейской мистики, в большей гораздо степени, чем Майринк со своим «Големом». Перуц наследует вот этой еврейской книжной традиции вдумчивого толкования священных текстов. И совершенно кабалистические по сути у него есть сочинения, но Перуц — математик в гораздо больше степени, чем литератор. Его привлекает именно математическая точность, именно глубокая скоординированность фабулы, именно изящность конструкции. Пожалуй, более изящного сюжета и более умудренного, чем «Маркиз де Боливар», я просто в русской литературе, и в немецкой, да и вообще в европейской за это время не…

Рискну сказать, что чаще всего мы здесь виноваты сами. Ну, это не то, что я вам пытаюсь из Шефнера сказать: «И поймешь, научившись читать между строк, что один только ты в своих бедах повинен». Меня предавали многие люди, которым я помогал. Ну, это я, наверное, плохо им помогал. Может быть, им виделось в этом покровительство какое-то. Хотя они на любую помощь бы обиделись, ничего не поделаешь.

И потом, понимаете, в предательстве есть очень важный плюс — человек раскрылся. Если бы он вас не предал, вы бы и дальше продолжали ему доверять. Вообще, когда отпадают друзья (иногда «друзья» в кавычках, иногда друзья настоящие), ничего в этом плохого нет. Отпадение лишних каких-то людей или не…

Не сломанного. Понимаете, как сказано у того же Шефнера, там Андрей Светочев говорит: «Если я и свихнусь, то свихнусь со знаком плюс». Вот я настаиваю на том, что талант — это такой признак мозга, который безусловно, как раковина с песчинкой, он избывает какую-то травму, но он находит для нее гиперкомпенсацию. Разумеется, талант возникает там, где возникает травма.

Именно поэтому, кстати, гения воспитать нельзя, а талант — можно, иногда эту травму искусственно создав, создав ситуацию невротизации нарочитой. Я не сторонник таких мер, но это возможное дело — насильственная такая психотизация, например, подростка. Что может быть и очень опасно для него, и обидно, но по крайней мере это…