Ну, как определённую эволюцию образа женщины — всегда крайне значимого для Пастернака — наверное, отчасти можно. Но вообще Танька Безочередёва вписывается в такой инвариант мёртвого ребёнка — вот такого ребёнка, который рождается у любящей пары и либо гибнет, либо чудом избегает гибели, но страшно деградирует. Ну, примеры гибнущих детей можно найти в «Хождении по мукам», в «Цементе», в том же «Тихом Доне», где умирает дочь Григория и Аксиньи. Собственно, заложен этот архетип ещё в истории Катюши Масловой, когда вот эта революция, символизируемая адюльтером, приводит к появлению либо мёртвого, либо нежизнеспособного ребёнка. И обратите внимание, что и общество, образовавшееся в результате, оказалось нежизнеспособным.
А потом, у Георгия Демидова, кстати, в «Дубаре» очень интересно эта тема продолжается, развивается. Прочтите этот рассказ, он очень принципиальный. Тема мёртвого ребёнка как тема нежизнеспособного общества — она почему-то в русской прозе XX века одна из самых болезненных и назойливых, настойчивых. И «Лолита» вписывается в этот ряд. Обратите внимание, что Таньку Безочередёву чуть не съедает людоед. Понимаете, вот она чуть не становится жертвой людоеда. Причём этот монолог был написан Пастернаком раньше всего остального корпуса текста, он предназначался для пьесы «Этот свет». Видимо, эта тема мучила его. Вот этот обречённый на каннибализм и людоедство, на уничтожение, вот этот обречённый представитель нового поколения — это очень важный для него символ.
