Острая социальная драма. Дело в том, что Рязанов вообще был очень умный. И мне, так сказать, даровано было счастье довольно регулярного в его последние годы общения с ним, разговоров с ним. Рязанов был вообще человек во многих отношениях удивительный. Я думаю, что его жена Эмма Валериановна многое могла бы порассказать. И думаю, что её мемуары нам приоткроют в Рязанове то, о чем мы и не догадываемся.
Во-первых, он был совершенно лишен чувства страха. Вот как-то этот порог болевой был у него чрезвычайно высок, его невозможно было напугать. Можно было вывести из себя, прежде всего необязательностью. Он очень любил, чтобы все работало как часы, в том числе на площадке. Он был человек основательный, строгих правил, ученик Эйзенштейна, который его, трудоголика, всегда считал лентяем. Это очень интересный был человек. Но при этом он был скрытен, не выдавал своей печали, много понимал о себе и людях, и в жизни был скорее персонажем, конечно, мрачноватым.
Тот добрый Бегемот, которого мы видим в «Кинопанораме» — это совсем не Рязанов. Рязанов любил героическое кино, считал героической трагедией свою «Гусарскую балладу», которую все воспринимали как комедию. Он вот эти мертвые руки вязов обгоревших считал очень важным символом. Его любимым героем был Суворов, и он страшно много о нем знал. Поэтому его мечта была — снимать не веселые такие новогодние, праздничные и другие бытовые комедии, а снимать довольно мрачные картины. Одной из таких было «Предсказание», которое он высоко ценил; другой — «Андерсен», которого я считаю лучшей картиной, во всяком случае начиная, может быть, с «Жестокого романса». Хотя и «Жестокий романс» — блистательная мелодрама, очень трезвая и жестокая. Он абсолютно серьезно подходил к «Гаражу», который считал не комедией, а трагифарсом. И совершенно серьезная картина была, с самой трудной судьбой — это «О бедном гусаре…», потому что после первого показа, когда её никто почти не понял, она пять лет на полке лежала и была легендой; её никто не мог ни найти, ни посмотреть, ни повторить, никто не видел ее. Потом только её выпустили снова. И когда я её пересматриваю, я все время поражаюсь, какая это страшная трагическая глубокая печальная картина.
Он вообще был человек безрадостный. Ну, то есть не то что безрадостный. Радостным был его шампанский талант, обилие его талантов: сценарист, режиссер, артист, поэт, телеведущий замечательный. Он все умел. Но «Ирония судьбы» — это такой довольно мрачный этюд об интеллигенте семидесятых годов, который вдруг неожиданно обнаруживает в себе волевые качества.
Обратите внимание, что у Рязанова менялся герой. Герой Рязанова шестидесятых годов — это Юрий Яковлев; герой семидесятых — Мягков; герой восьмидесятых — Басилашвили. И у каждого из этих героев своя тема. Ну, тема Басилашвили — амбивалентность: он бывает у Рязанова и святым, и мерзавцем (ну, как Мерзляев в «Гусаре»). А вот Мягков, главная тема Мягкова — это пробуждение в интеллигенте стального стержня. Возможно это может показаться таким фрейдистским, может быть, не очень корректное выражением. Это его пощечина, которую он дает тому же Басилашвили в «Служебном романе». Это его поведение с Ипполитом. Это его удивительная, опять-таки внезапная карандышевская отвага в «Жестоком романсе», потому что он сыграл не смешного и не жалкого Карандышева. То есть вот эта тема в Рязанове сидела. И он был вообще человек очень мало склонный к компромиссам — почему ему и не давали фактически ни снимать, ни выступать в его последние пять лет. Ценили, чтили, но не давали.
