«Вий» – самый сложный текст из Гоголя. Завещание Гоголя украинской национальной литературе состоит именно в возвращении к ползучему реализму. Вероятно, есть вещи, которые с помощью традиционного реализма отобразить нельзя. Это или очень сильная страсть, или проклятие, или судьба. Или, условно говоря, такая вещь, как война. Потому что все попытки воспроизвести войну средствами традиционного реализма терпят такой ослепительный крах. У нас поэтому и нет никакой по-настоящему великой прозы о Великой Отечественной. Есть подходы к этому: есть гениальная проза Василя Быкова, есть тексты Гроссмана, проза Константина Воробьева, да много. Но все они не отвечают на вопросы, откуда это взялось и почему это было неизбежно.
Это не интерпретируется, не отмечается в рамках традиционного реалистического письма. Украинская литература всегда стояла на мифе, всегда к реализму относилась с подозрением или с презрением. И даже украинские соцреалистические романы (скажем, Павло Загребельного) всегда напоминали страшную или веселую сказку. И Коцюбинский, и Леся Украинка, и Василий Стус, – все главные украинские литераторы работают (да и живут, пожалуй) в пространстве мифа. И вот Дяченко, и Олди – это не совсем фантастика в общепринятом смысле, а это именно попытка соорудить новый национальный миф, именно потому что Украина в этом остро нуждалась. Она перепридумывала, переинтерпретировала себя. И, конечно, никакой украинской независимости, никакой украинской свободы не было бы без сознательного, глубокого, серьезного национального мифа, чем занималось и «расстрелянное возрождение» (в частности, Пидмогильный со своим «Городом»), чем занимался Олесь Гончар со своим «Собором», чем занималась почти вся украинская фантастика. И, конечно, без Дяченко и Олди немыслима была бы та новая Украина… Вообще, без Андруховича, без школы Андруховича, без Обушко…. Украинская литература без них была бы немыслима, и украинский национальный миф был бы немыслим.
Понимаете, ведь Украина всегда преодолевает реальность. Она, грубо говоря, умеет подняться выше этой реальности. Где, казалось бы, все обречено, где на вас нападает огромный, ни перед чем не останавливающийся, с неограниченными ресурсами сосед. Причем сосед, готовый на все. А потом вдруг выясняется, что готов-то он на все, а может очень немногое. Так получилось, что Украина не живет в пространстве такого экономического или социального детерминизма. Она детерминирована исключительно своим самосознанием, своей самооценкой, своим национальным мифом, но никоим образом не материальными обстоятельствами. В этом, конечно, огромная заслуга серьезной украинской фантастики.
Я потому не говорю об Олди столь подробно, потому что и их Ойкумена, и их античный миф, и последние тексты на материале войны, и стихи, – все это довольно большое и довольно серьезное пространство, о котором надо говорить с большим знанием дела. Мое дело здесь – констатировать, что украинская социальная фантастика и украинский социальный миф был главным средством защиты от реальности. Это и у Любко Дереша есть, безусловно, и у многих авторов новых. Это попытка превратить свою жизнь не скажу в страшную сказку, но, по крайней мере, в проявление бесконечной свободы, воли. Гоголь показал, что украинское сознание и украинская душа противится тому скучному подходу к вещам, который он сам же высмеял в «Петербургских повестях». Гоголь честно до какого-то момента творил национальный миф, а с какого-то момента решил разрушать реализм. Он решил показать, что ползучий реализм в его примитивном виде – это не высшая форма развития литературы, а скучная. «Скучно на этом свете, господа!». Вот социальный реализм – это «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». А великая мифологическая традиция – это «Тарас Бульба», это «Ночь перед Рождеством», это «Страшная месть».
Если переходить от украинской фантастики к ее истоку. Что такое «Вий»? Вообще, «вий» по-украински – это «веко». И вся повесть построена как повесть о зрении; о том, что дикая, сверкающая красота – это страшная сила. Страшная, блистающая красота. О том, что если глаз твой соблазняет тебя, лучше тебе вырвать этот глаз. Вий – это, конечно, глаз, такое воплощенное зрение. Именно поэтому он увидел Хому. Это вообще гоголевская повесь о любви, классическая любовная история. Лучший эротический эпизод в русской литературе – это моменты, когда то Хома Брут скачет на Панночке, то Панночка на нем верхом. Иными словами, это, конечно, описание полового акта как он есть: это дикое, пугающее чувство, которое подступает к сердцу, образ русалки, матовые перси которой рисуются в воде. Это все романтическое, парафрастическое, скрытное описание секса. Это классическое лавстори, как ее мог изложить Гоголь. Вот это страшная сила любви, посмертной любви… Она полюбила Хому, и она забрала его из гроба.
