Царствие ему небесное, ушел он 13 января в 2022 году. Я Бенекса очень люблю, прежде всего «Тридцать семь и два по утрам», потому что там потрясающая Беатрис Даль, которая просто была одним из моих идеалов и объектов мечтаний. Но при этом я люблю «Тридцать семь и два…» на такое, как в «Горькой луне» Поланского, исследование психологии любящих: как они звереют от сильной взаимной тяги, которая не находит никакого разрешения. Думаю, что корейская картина «Belle», бенексовские «Тридцать семь и два» и замечательная эта «Горькая луна» — три самых точных исследования страсти в мировом кинематографе. Откровенных, конечно, но мы любим их не за это.
Действительно, ты немножко звереешь; действительно, в тебе раскрепощаются какие-то животные черты. Вообще еще есть недурной российский фильм «Качели» с Мерзликиным и Мироновой, где тоже два страстно влюбленных человека не понимают, что происходит: они глупее, чем их любовь. И эта любовь заставляет их совершать чудовищные глупости и, пожалуй, преступления. Нет, я Бенекса очень сильно люблю.
«Луна в сточной канаве» — это прелестная картина, такая подростковая, может быть, самая наивная там роль Депардье, там еще очаровательная Настасья Кински. «Дива» никогда не производила на меня впечатления, хотя там совершенно очаровательные все актеры. Действительно, знаете, говорят, что Бенекс — это такое необарокко, а я бы рискнул сказать, что это такая одесская студия. Понимаете, это такое кино, Марсель, портовый город — это приморские страсти Одессы. И вот «Луна в сточной канаве» — это такое романтическое, такое подростковое кино, с этим грузчиком, докером влюбленным… Я не думаю, что это слишком претенциозно. Ну какое это необарокко? Необарокко все-таки подразумевает какую-то сложную развесистую мысль, какую-то форму с лейтмотивами, перекличками. А здесь все эти морские рассветы и закаты — это 70-е годы хорошего одесского кино, где море входит в жизнь героев… Это, кстати, важная тема, морская тема в одесской студии. Ведь море обозначает какой-то важный смысл, помимо бытового. Море — это какой-то смысл, которого люди не сознают, но, приезжая к морю, осознают, что есть что-то, кроме быта.
Кстати, в фильме Тодоровского «Одесса» эта тема очень хорошо проведена, когда море становится символом абсолютной ценности: в него заходит герой Ярмольника, надеясь напиться этой холерной воды, в него ныряет герой Цыганова. Именно вхождение моря в жизнь как вхождение какой-то небытовой темы. Я, кстати, очень огорчен, что эта картина, в которой увидели прежде всего, может быть, историю о холере, не подверглась сколько-нибудь сложному анализу, потому что там тема моря, входящего в жизнь… Точно так же, как в «Гипнозе» у того же Тодоровского снег, который засыпает в Москву (такие снегопады были только в 70-х, сейчас такого не бывает), заваливает тогдашнюю, пустующую по ночам Москву нашего детства, которую и снимает Тодоровский, ведь это из его детства тоже история, — так вот, этот снег — напоминание о стихии, которая врывается в жизнь. Стихия подсознания, которую там олицетворяет Суханов, и стихия снега, которая заметает жизнь помимо нашей воли. Сейчас он снял еще «Надвое»… но два последних по времени и самых сложных фильма Тодоровского, очень литературного режиссера, где визуальность важнее смысла. — мне жаль, что они остались совершенно без анализа. А к Одессе — и к фильму, и к городу — я отношусь как раз с глубочайшей любовью.
