Я очень редко посещаю театры, я вообще человек нетеатральный. Как все формалисты, которые не любят театр, а любят кино… Но я люблю театр, но в кино же иногда спасает чрезвычайная эффектность огромной движущейся картинки, громкость звука, техническое совершенство. Театр, в отличие от кинематографа, бывает либо очень хорошим, либо очень плохим. То есть если вас не заставили плакать, как писал Гюго, вас, значит, рассмешили.
У меня есть ощущение, что мне ближе всего театр условный, педалирующий эту условность. Моим любимым режиссером был Някрошюс, а близко к этому стоит Юрий Петрович Любимов, которого я считал величайшим режиссером всех времен и народов. И лучшего «Гамлета» я не могу себе представить. Ну а из современных… Понимаете, современный театр в массе своей соотносится с театром советским примерно так же, как contemporary art с искусством Ренессанса. То есть это гораздо большая степень зрительского участия и критической трактовки. При этом, конечно, современный театр гораздо дальше пошел в публицистичности, и докудрама мне кажется величайшим изобретением. Мне очень интересен Театр.doc, мне очень интересны эксперименты молодой драматургии. Я считаю, что Ксения Драгунская права: у нас блистательная молодая драматургия. Тут можно огромный спектр называть, от Пулинович до Клавдиева. Та же Драгунская — человек отнюдь не старый и совсем недавно числилась среди молодых. Тем не менее ее сочинения развиваются абсолютно стремительно, и проза ее, которой она сейчас занимается все больше,— это проза драматурга.
Я очень люблю большинство сочинений Вырыпаева, это крупный, настоящий драматург. Я очень люблю многие современные театральные эксперименты пластические, мне нравится «Аппарат.театр», я не просто так ношу их футболку. Да многое мне нравится, другое дело, что я очень скучаю по тому театру, который активно бы откликался на вызовы эпохи. Театр — самое оперативное вообще-то искусство. Кроме того, мне не хватает Эфроса с его человечностью. Вот Швыдкой не без основания считает, что продолжатель линии Эфроса — это Женовач, но я бы сказал, что продолжатель Эфроса в наибольшей степени — это Дмитрий Крымов. И я сколько бы Крымова ни смотрел, я восхищаюсь его интеллектом и его сентиментальностью, глубочайшей, нежнейшей, эфросовской сентиментальностью. Новый спектакль, «Памяти родителей», сделанный по пьесе Уайлдера «Наш городок», сделанный у Райхельгауза,— это, конечно, грандиозное достижение. Там ревут все. Но дело не в том, что ревут,— это простая реакция. Я даже когда читаю «Наш городок», я реву, я ничего не могу с собой поделать. Я понимаю, на какие точки давит коленом Уайлдер, но то, что сделал Крымов,— это, конечно, глубочайшее произведение.
Я люблю такую условность, доведенную до абсурда, но при этом действующую все-таки в хорошем смысле мне на нервы, а не абстракции. Вот то, что делал Някрошюс, понимаете? Да, его спектакли были очень умными, очень умозрительными, но все его символы прочитывались, во-первых, крайней неоднозначно. Но во-вторых, он с поразительной силой достигал катарсиса. Я помню, как «Три сестры» стали для меня настоящим взрывом. Я помню, как мать, посмотрев «Гамлета» Някрошюса, (самый умозрительный спектакль), была в восторге. А уж мать видела всех «Гамлетов», ее удивить очень трудно, она понимает в этом. Она эту пьесу в двух переводах знает наизусть. Но для меня очень важно, что мы тогда с ней этого «Гамлета» посмотрели. Всякий приезд Някрошюса в Москву — это было событие, переворачивающие мои вкусы. А «Вишневый сад»? Но я «Трех сестер» помню, потому что это был мой первый Някрошюс. Хотя нет, самым первым был все-таки «Нос».
