Если какие-то и близки, то Някрошюса. Я вообще считаю, что Някрошюс был величайший театральный режиссер из всех, кого я когда-либо видел. Самый прямой наследник Станиславского, потому что такой же радикальный новатор. При этом это не психологический театр, конечно. Но конструктивные его решения… Вот два было, по-моему, великих режиссера, одновременно работал, два великих режиссера — Любимов и Някрошюс, и мне кажется, что конструктивное сценическое решение «Гамлета» Любимова так же гениально, как сценические решения Някрошюса. Но там, конечно, не только Любимов. Боровский — вот, понимаете, я всякий раз, когда вижу Смехова или Демидову, не понимаю, как вот эти люди могут среди нас ходить;…

Как смелого человека, часто говорящего то, что мне не нравится. Но это не отменяет его личной смелости, глубокого нонконформизма и чисто человеческой симпатичности в некоторых очень тонких вещах. 

Понимаете, мне многое не нравится из того, что Понасенков делает. А поведение его поклонников мне не нравится совершенно точно. И я бываю с ним часто не согласен. Но есть некоторые моменты, которые искупают многие. Я с Понасенковым встретился однажды после просмотра премьеры бардинского «Гадкого утенка» – лучшего бардинского мультфильма, на мой взгляд, недооцененного, потому что труд, который туда вложен, был колоссален. Мы часто его пересматриваем с Бэбзом. Не только «Летучий…

Я очень редко посещаю театры, я вообще человек нетеатральный. Как все формалисты, которые не любят театр, а любят кино… Но я люблю театр, но в кино же иногда спасает чрезвычайная эффектность огромной движущейся картинки, громкость звука, техническое совершенство. Театр, в отличие от кинематографа, бывает либо очень хорошим, либо очень плохим. То есть если вас не заставили плакать, как писал Гюго, вас, значит, рассмешили.

У меня есть ощущение, что мне ближе всего театр условный, педалирующий эту условность. Моим любимым режиссером был Някрошюс, а близко к этому стоит Юрий Петрович Любимов, которого я считал величайшим режиссером всех времен и народов. И лучшего «Гамлета» я не могу себе…

Да не было бы Высоцкого в том масштабе, в котором мы его знаем. Он, варясь в этом коллективе, взаимодействуя с Любимовым, Смеховым, Филатовым, взаимодействуя с Шаповаловым, в меньшей степени с Бортником, Дыховичным, Славиной прежде всего,— он же заряжался этим.

Есть полная фонограмма спектакля «Жизнь Галилея», гениальный абсолютно — плачешь, когда это случаешь. Особенно если смотришь фотографии: там же в конце выходили дети и под музыку Шостаковича — столь редкую у него светлую, ликующую музыку — начинали крутить глобусы. Это было шедеврально! Я уж не говорю о том, что телескоп там был источником света, из телескопа бил свет в зрительный зал. Гениальное художественное решение, в духе…

100% мейнстрим! Я не очень понимаю, как снимать артхаус — кино, которое просто должно быть скучным. Этого я не понимаю совершенно. Мне кажется, что всё великое авторское кино прежде всего увлекательно. Как, например, «Жертвоприношение» Тарковского — настоящий триллер. Я вообще думаю, что интересное — это необязательно динамичное, но это всегда вдохновленное серьезным вопросом.

Вот Швыдкой очень хорошо сказал. Я его спросил: «В чем рецепт успеха Карбаускиса? Ведь из всех театральных назначений за последние 20 лет Карбаускис в Маяковке — это оказалось оптимальное решение. Почему так?».

Он ответил, на мой взгляд, совершенно точно: «Потому что Карбаускис решает…