Леонид Леонов

Ну, наверное, потому, что чем больше художник, тем тоньше он работает. Но я вообще не возражаю, чтобы главные герои проговаривали главные мысли. Или как советует Леонид Леонов: «Заветные мысли надо отдавать самому отрицательному герою — и тогда вас не сразу убьют». Я никогда, к счастью, не имел необходимости при советской цензуре прибегать к таким хитростям, но я могу понять этот приём. Вообще, на самом деле главные мысли в романе не должны проговариваться героями, главные мысли должны приходить к читателю; проза должна не высказывать мысли, а вызывать состояния. Вот это мне кажется главным. И вот это очень хорошо умел ранний Пелевин, а потом он почему-то от этого отказался. Может быть,…

Если говорить о фильме, то он — страшно покоцанное произведение, и при всем своем таланте Швейцер не мог поставить эту вещь так, как она написана. И страшно сокращено присутствие Высоцкого в картине, и Банионису нечего играть. Так получилось, что фильм превратился в политический памфлет. А для Леонова это было все-таки не высказывание об активной борьбе за мир и не о необходимости активного участия в мире. Для Леонова это эссе о страхе смерти, которое для западного человека стало тотальным, и эта попытка предложить комфортную смерть — помните гроб «Солитер-эгоист»?— комфорт загробный, воскрешение посмертное, это криогенное будущее, мода на замораживание и воскрешение,— это Леонов предсказал…

Ну как не припомнили — Леонов всегда был под прицелом разнообразной критики, и всегда был под подозрением. И Леонов, другое дело, что он мимикрировал в определенном смысле, и «Скутаревский» уже написан совершенно эзоповым языком, а «Дорога на океан» просто глубоко советское произведение. Мне представляется, кстати, что довольно слабое, сейчас так мне кажется, хотя лет в 12-13 на меня это, в общем, производило некоторое впечатление. Особенно фантазии Курилова — вот такая футурология интересная, но «Скутаревский» мне нравится до сих пор — по-моему, очень удачное произведение, равно как и пьеса «Метель».

Видите ли, почему Леонова не привлекали — я думаю, тут та же проблема — в Леонове…

Нет, конечно. То есть это намек на тренд в кинематографе, но дело в том, что Сорокин — режиссер, каким он там изображен — такой же интеллектуал, ездивший много за границу. Он, скорее, Эйзенштейн. И дело в том, что это общий тренд бесконфликтного кинематографа; кстати говоря, интеллектуалы тоже приняли в этом участие. Кстати, и Пырьев ведь, понимаете, мейерхольдовец, и он этим гордился. Марголит, кстати, отстаивает версию о том, что Пырьев абсолютно сознательно делал лубок, а не желал угодить, как, допустим, Луков. Кстати говоря, очень может быть, что и Луков, снимая «Донецких шахтеров», не только гнался за конформизмом, но и создавал образец нового эстетизма. Но я-то думаю, что Сорокин имеет…

Нет, не была бы. Плохой роман. То есть я высоко ценю его как роман, но как только вы начнете его экранизировать, вы убедитесь в чудовищной нежизненности всех диалогов, их вычурности, напыщенности.

Да и потом ключевой герой там Фирсов, а не Векшин. Я думаю, что все эти герои — персонажи его подсознания. А Фирсова как вы сделаете, гражданина в клетчатом демисезоне? Фирсов — писатель, альтер-эго, бесконечно двоящийся в этих зеркалах. Векшин как раз не очень интересен.

Вся эта история бульварная. И история с сестрой Татьяной, циркачкой… Литературщина жуткая! Вот «Скутаевского» можно экранизировать. Но вообще у Леонова, конечно, самые сильные вещи — это его рассказы или «Записки…

Понимаете, когда-то Леонид Леонов — человек вообще неглупый — сказал Чуковскому: «Все заветные мысли надо отдавать отрицательному персонажу — тогда вас, по крайней мере, не убьют сразу». Это довольно глубокая мысль, хороший метод. Кстати говоря, сам Леонов так и поступил, очень многие заветные мысли в «Evgenia Ivanovna» вложив уста заведомо неприятного человека, потому что приятный там англичанин, а вот этот реэмигрант неприятный — бежал и вернулся. Я забыл, как его звали. Опять-таки у него есть неприятный герой Шатаницкий в «Пирамиде», который тоже высказывает очень много мыслей (в нём, я думаю, странным образом предсказан Сатановский). Довольно интересные мысли высказывает в…

О Демьяне Бедном я довольно много написал в «РК ХХ». Я считаю его жертвой сталинского реванша. Он, в общем, был плохой поэт, хотя очень неплохой версификатор. Он умел быть убедительным, музыкальным и даже по-своему вдохновенным. Он, конечно, очень примитивный автор, хотя его поэма «Слезай с печки!» интересна как будущий прообраз поэм Евтушенко. Это поэма, в художественную ткань которой с одинаковой легкостью входят частушки, листовки, газетные цитаты, читательские письма. Это поток сознания в виде поэмы, а вовсе не фельетон, как многие писали. 

Но у Демьяна Бедного случилась беда большая: он не понял сталинского главного поворота, поворота к 30-му году, поворота к тому,…

Нет, это не так. Тут, понимаете, у меня не так много времени, и я довольно быстро понял, что мне не надо смотреть эту картину. Тут в чем проблема? Есть даже не то чтобы проклятие славного имени, которое ты носишь и которому ты обязан соответствовать. Бывает действительно трагедия, когда есть амбиции немереные, но совершенно нет художественного таланта. 

Все, что делает Алексей Герман-младший, может быть умно и достойно, даже иметь антимилитаристский пафос, которого там, правда, по-моему, нет. Но это мое мнение. Но это неталантливо, это ослепительно неталантливо, это лишено того дуновения гения, которое было в картинах Германа-среднего, и которое иногда (не всегда) появляется в…

«Задумка» применительно к Набокову, конечно,  – это ужасное слово. Набоков очень глубоко укоренен в Серебряном веке, и «Ultima Thule», и «Бледный огонь» – это переписанная «Творимая легенда» Сологуба. У меня об этом подробная лекция. Догадка о том, что жизнь проходит в двух мирах. Есть Terra и есть Antiterra. Это и в «Аде» выведено, и это есть и в «Навьих чарах» Сологуба, где Триродов одновременно и дачный сосед, и король маленького островного государства, 

Про симметрию я там не убежден. Хотя симметрия, бабочка, симметричность собственного пути, о котором он так заботился,  – он любил такие симметриады и любил, когда в жизни все симметрично. Это казалось ему еще одним…

Нет, это не так. Тут, понимаете, у меня не так много времени, и я довольно быстро понял, что мне не надо смотреть эту картину. Тут в чем проблема? Есть даже не то чтобы проклятие славного имени, которое ты носишь и которому ты обязан соответствовать. Бывает действительно трагедия, когда есть амбиции немереные, но совершенно нет художественного таланта. 

Все, что делает Алексей Герман-младший, может быть умно и достойно, даже иметь антимилитаристский пафос, которого там, правда, по-моему, нет. Но это мое мнение. Но это неталантливо, это ослепительно неталантливо, это лишено того дуновения гения, которое было в картинах Алексея Германа-среднего, и которое иногда (не всегда)…

Тургенев, я думаю, интуитивно следовал тому, что потом сформулировал Леонов: «Отрицательный герой должен выражать заветные авторские мысли, чтоб на него не подумали». И мне кажется, что в «Дыме» Потугин некоторые такие мысли высказывает, но это мысли, приходящие Тургеневу в минуты отчаяния, «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий». Когда он не может утешаться мыслью о том, что величие языка означает величие народа. Думаю, что такие мрачные минуты бывают у всех. В принципе же, отношение Тургенева к России нужно отличать от его отношения к русскому характеру. Русский характер вызывал у него бесконечную нежность и сострадание, и выражено оно наиболее наглядно в рассказе «Живые мощи»,…

Да, конечно. Но видите ли, в чём дело? Фашизм не просто же тормозит. Фашизм уничтожает всё, кроме фашизма. В этом смысле он абсолютно радикален. Он какую-то одну страну, может быть, и ускоряет, но весь остальной мир он просто уничтожает. Конечно, это тормоз на пути человечества.

Понимаете, Толстой, когда он теоретизировал, всегда бывал очень рационален. А его сила, как замечательно показал Мережковский в работе о Толстом и Достоевском… Там он замечательно сказал, что Толстой — это духовидение плоти, а Достоевский — это такая, что ли, материализация духа. Ясновидение, тайнознание плоти, иррациональность любви, иррациональность бешенства, иррациональность истории, если угодно — вот в этом Толстой гений. Когда он начинает рационально рассуждать, у него получается, как в классическом анекдоте про Бога. Помните, который сказал Эйнштейну: «Я тебя возлюбил. Проси, чего хочешь». Эйнштейн сказал: «Покажи мне формулу мироздания». Смотрит формулу мироздания и…