Ну, знаете, трудно сказать. Я эту книгу не люблю. Я вообще раннего Эрнеста Хемингуэя, примерно до «Иметь и не иметь», не люблю. И «По ком звонит колокол» — хотя это великая книга, но она не самая мне родная, конечно. Я люблю Эрнеста Хемингуэя «Островов в океане», конечно, при всём их несовершенстве и незавершённости. Люблю очень, конечно, «Старика и море». Люблю рассказы. А ни «Фиеста» («И восходит солнце»), ни «По ком звонит…», ни в основном «Прощай, оружие!» — большинство вещей, конечно, парижского периода и вещей времён такого знакомства с Гертрудой Стайн — они мне не кажутся интересными. Мне стыдно, но не кажутся. Потому что там подтекст ещё слишком говорит: «Я — подтекст». Потерянное поколение…

Слишком сухо оно написано, и герой как-то индифферентен».

Это вы упоминаете важные особенности стиля. Как и всякая книга, которая задаёт моду, которая задаёт определённую модель, конечно, она слишком выпукло, можно сказать, слишком наглядно проявляет какие-то свои особенности. Она действительно слишком модельная, образцовая. Герой индифферентен, подтекста много. Диалоги скучные, то есть ничтожные, но за ними стоит подтекст огромный. Я никогда не любил «Прощай, оружие!», честно сказать. Это такая «понтистая» книга, но без неё не было бы ни «Колокола», не было бы «Фиесты». «Фиеста» гораздо лучше.

А что, вам мало лёгкости, формы, отчаянной любви к жизни? Вы мораль хотите? Какая может быть мораль? Мораль может быть антивоенная, но это роман не про то. Это роман про роман, про новую форму романа. Это роман про нового человека, который выхолощен войной, роман про европейского человека. Хотя он американский, но это абсолютно европейская книга, конечно. Роман про европейского человека, у которого внутри осталась пустота. Как бы вам сказать… Это чуть более умный вариант «На Западном фронте без перемен». «На Западном фронте без перемен» — слишком немецкая книга, мне кажется, слишком физиологичная, и слишком большое внимание там уделено физиологии, еде, сексу. А вот «Прощай, оружие!» — это чисто…

Я помню, Тарковский привозил «Сталкера» на журфак, и его все стали спрашивать (это было задолго до моего поступления, я был в ШЮЖе, в Школе юного журналиста, и как-то пробился в 308-ю аудиторию, где он это показывал): «А что означает дождь? А почему бегает собака?». Он под конец не выдержал и говорит: «Ребята, иногда собака бегает просто потому, что вот там бегает собака. Иногда дождь нужен для того, чтобы там шел дождь». Хотя дождь у него всегда метафора, вода у него всегда метафора жизни, дождь это какая-то метафора между небом и землей; жизнь, связывающая полюса. Так я тогда высокопарно размышлял. Но на самом деле иногда дождь идет просто для настроения, как и кошка под дождем. Это лейтмотив такой —…

Знаете, я тоже не понимаю. То есть я понимаю, что в этом было привлекательного, но как люди могли воспринимать всерьез некоторые его тексты? В случае Хеминугэя мы имеем дело с великим автором, это несомненно. Некоторые рассказы Хемингуэя, прежде всего рассказы, конечно, изменили жанр, природу стиля вообще. Это был огромный писатель. Но, во-первых, по-моему, он ничем не уступает Фицджеральду, а во-вторых, для меня Хемингуэй — это понятно, как сделано, это сделанная вещь. Трудовым потом от его текстов разит, волшебной, божественной легкости в его рассказах — почти нет, ну, может быть, в раннем цикле про Ника Адамса, в «Индийском поселке», в «Убийцах», а вот в «У нас в Мичигане» уже видно, как человек…

Да знаете, «Снега Килиманджаро» — это не самый удачный рассказ Хемингуэя. Это очень хороший рассказ. У меня совершенно нет к нему вообще никаких творческих и человеческих претензий. Потому что он один из тех людей, которые вызывают безоговорочную и даже, в общем, я бы сказал, трогательную симпатию.

Очень честный, по-самурайски честный. Чем-то напоминающий Маяковского. Также застрелившийся. Такой же заложник образа, вечно вынужденный доказывать себе и всем остальным, что он мужчина. Мужчина в жертвенном понимании слова. Мужчина именно такой, какой ему представлялся идеалом, начиная с его американского, среднезападного детства. Мужчина, который всё умеет, который всегда…

Я не люблю Хемингуэя. Я довольно высоко его ценю, но это писатель, который вызывает у меня очень сильное раздражение.

Год назад я как раз жил в одном американском доме, и там стоял «For Whom the Bell Tolls». Я стал его перечитывать. «По ком звонит колокол», про который, помните, Набоков сказал: «Читал я у него когда-то что-то about bulls, bells and balls (о быках, яйцах и колоколах)». Очень точно. Действительно, bulls, bells and balls у него в огромной степени.

Мне эта книга показалась такой детской, такой подростковой, такой ученической. Роберт Джордан такой дутый, фальшивый герой, столько самолюбования! Такие идиотские, пошлые любовные сцены! И так все его любят…