Эрнест Хемингуэй – жертвенная фигура. У него есть вечная идея – winner gets nothing, «победитель не получает ничего». Он поставил себе целью создать такой образ мужчины, рыцаря современного, который всегда проигрывает при соблюдении правил игры. Выигрывает только тот, кто играет без правил и этих правил над собой не признает.
У Хемингуэя очень много автопортретов, и все они полны наивного, детского, кокетливого самолюбования. Почти все его герои, начиная с лейтенанта в «Прощай, оружие!» и кончая репортерами в «Пятой колонне», несут отпечаток его личности и полны самолюбования. И, конечно, абсолютно подростковая проза – For Whom the Bell Tolls, потому что там главный герой на каждом шагу так по-детски любуется собой. Но не будем забывать и о другом. Чем он, собственно, любуется?
По Хемингуэю мужчина – всегда жертва коварного и чрезвычайно непоследовательного мира. Мира в огромной степени женского, а не мужского. Мужчина в этом мире часто обречен. Ему хорошо здесь не бывает. Ну и кроме того, что для Хемингуэя особенно существенно, ему все дано – физическая мощь, красота, талант. Но на каждом шагу он сталкивается с тем, что все это не нужно. Нужна конъюнктура, фальшь, подлость, карьеризм, выслуживание перед теми или иными сильными мира сего. А мужчина – это всегда солдат, который своей кровью оплачивает чужую глупость и мерзость. Очень грустное состояние. И Хемингуэй – это, по Мопассану, «бесполезная красота». Это человек, которому все дано: физическая храбрость великолепная, навыки рыбалки, охоты, путешествий, войны даже. Хотя Максим Чертанов в своей биографии замечательной доказал, что военный опыт Хемингуэя сильно преувеличен. Но он у него все-таки был.
Человек физически привлекательный и физически бесстрашный. При этом очень большой писатель. Можно сколько угодно пародировать Хэма, издеваться над его образом в свитере, но одного отрицать нельзя: Хемингуэй научился очень неплохо писать прозу. Диалоги его прекрасны. Я не говорю про пресловутый «подтекст», но это ощущение напряженной и натянутой струны, которая есть в «Убийцах», например (гениальном рассказе, что говорить)… я хотел бы, конечно, подчеркнуть, что он от природы особо-то одарен не был: ничем, кроме физической привлекательности, выносливости и замечательных навыков охотника, что и позволило ему застрелиться из охотничьего ружья. Он научился писать. У него не было природного легкого дара, который был у Фицджеральда. Вот Фицджеральд – это такой американский Олеша, так же спивающийся, так же пленительно, изящно написавший «Великого Гэтсби». Над этим текстом витает эманация изящества.
«Гэтсби» – это тоже роман о зависти, как и «Зависть» Олеши. И это птица певчая, изящность каждой фразы, диалогов, всего. Это легкая проза, как аромат духов, как ветка, полная цветов и листьев. Но при этом там очень глубокий смысл, замечательное содержание, и Ник Каррауэй противопоставлен Гэтсби именно потому, что Гэтсби – человек своего времени, а Каррауэй – изгой. Но изгой переживает человека своего времени. А человек своего времени гибнет.
У Хемингуэя нет дара волшебной легкости, и такого глубокого психологизма фицджеральдовского, аристократизма фицджеральдовского, нет. Хемингуэй – работяга; человек, который трое суток сидит в парижском кафе, мерзнет, на пальцы дует и пишет «У нас в Мичигане». И в рассказе «У нас Мичигане» все кричит об этих усилиях, все отдает трудовым потом. Каждая фраза кричит: «Смотри, какой у меня подтекст». Хемингуэй вышколил себя, выучился так писать. Получается моторно, динамично, очень сильно временами, как во всех «Рассказах про Ника Адамса». Он местами достигает колоссальной изобразительной силы и тоски.
«Канарейку в подарок» (гениальный спектакль сделал Дмитрий Крымов – по куску из Юджина О’Нила, из «Любви под вязами», и по двум рассказам Хэма) – при всех замечательных диалогах каждая деталь кричит: «Смотри, я деталь!», каждый диалог кричит: «Смотри, сколько во мне подтекста!». Это такая форма самоуважения. Но при всем при этом, при всем трудовом поте, который туда вложен, при всем самолюбовании стилистическом, главную мысль Хемингуэя нельзя отрицать: чем честнее ты играешь, чем большего совершенства ты достигаешь, тем больше шансов, что ты обречен. Так устроен вот этот вот женский мир. Мир подлый и мир, который на каждом шагу тебя обманывает и морочит. Ты не можешь понравиться этому миру, ты не можешь выслужиться перед ним. При этом чувство преклонения перед женщиной, которая всегда приземляется на четыре лапы, у Хемингуэя есть.
И кстати, «Пятая колонна», где журналистка эта – самый победительный образ, сучья сука, как у него это называется иногда, – она все-таки неотразимо очаровательна, и она вызывает желание. Жизнь – это вот такая же сучья сука, которая всегда тебя морочит, ты всегда ее хочешь, а она тебя побеждает. За фиксацию этой коллизии, за создание образа современного рыцаря Хемингуэй заслуживает нашей благодарной памяти. Тем более что у него есть и другие женские образы – например, волшебная совершенно Кэтрин в «Прощай, оружие!».
Потом, не будем забывать (об этом мало кто писал), именно из сюжетной схемы «Иметь и не иметь», из этих четырех рассказов со сменой рассказчика Стругацкие сделали «Пикник на обочине». То есть схема работающая, живая и полезная. Хемингуэй доверяет читателю, ничего не разжевывает. Лучшее, что он написал, – это, конечно, «Старик и море» по потрясающему сочетанию библейской простоты и эпичности, увлекательности охоты, а также гениальности метафоры, когда какую бы большую рыбу ты ни вытащил, акулы обгладывают ее на пути к берегу. Вообще, нет такого поражения, которое не было бы заложено в любой твой победе. Любая победа обернется вот этим вот. Но это не повод вешать, так сказать, нос и сдавать оружие. Именно потому что остается мальчик Маноло, который тебя всегда накормит. А главное, что остается этот одинокий скелет рыбы.
Каждый из нас приходит со своей рыбалки со скелетом, который обглодали акулы. Но масштаб этого скелета, масштаб потуг, которые ты предпринял, – это да, производит впечатление.
Самая слабая вещь Хемингуэя, по моему мнению, – это «За рекой в тени деревьев». Просто потому что она, невзирая на прекрасные сцены охоты на уток по первому ледку, самолюбование там доходит до каких-то космических высот. Генерал этот, который все время напыщенные глупости говорит… Несчастная девушка, итальянка, которая вынуждена всю эту ерунду терпеть. Вообще, этот военный, который в разговоре с ней постоянно рассуждает об особенностях оружия, наступательного боя, о своих военных воспоминаниях, все время пытается давать ей какие-то советы по тактике, – все это ужасно смешно. Не зря шофер произносит ему такую циничную эпитафию в финале. Хотя, может быть, и не циничную, но у меня есть ощущение, что над ним все смеются, а она громче всех.
Конечно, Хэм не видел себя со стороны, он не видел, насколько это смешно. Но с другой стороны, все работает в плюс. Даже это самолюбование сильного, но не отягощенного вкусом человека способствует нашей жалости к нему, нашему уважению к нему. Хемингуэй вызывает какое-то умиление; может быть, потому что сейчас его время, время таких рыцарей. И надо уметь ценить самопожертвование, профессионализм… Вот Сашка Мнацаканян, мой ближайший друг, царствие ему небесное, был такой человек. Я не верю, что никогда больше не увижу Мнацаканяна. Я думаю, что я его увижу. Бородатый, красивый, седой Мнацаканян, обожаемый всеми женщинами абсолютно и сам обожающий рыцарственно, преданно тех, с кем было труднее всего, – это хемингуэевский персонаж. Когда вам нужна надежность, вы обратитесь к таким людям. И когда вам нужна проза, которую читать интересно и утешительно (внутренней силой своей), вы обратитесь к Хэму.
