Войти на БыковФМ через
Закрыть
Лекция
Литература

Эрнест Хемингуэй, «Старик и море»

Дмитрий Быков
>500

«Старика и море». «Старик и море» бессмысленно интерпретировать без двух, даже без трех предыдущих текстов. Во-первых, надо, конечно, помнить, что это ответ на Книгу Иова, и прежде всего на реплику Господню в диалоге с Иовом: «Можешь ли уловить удою Левиафана?» Когда Иов спрашивает, за что ему все это, Господь отвечает: «За то, какие у меня горы, пески, звезды, магнитные бури и носороги. Смотри — ветер от ноздрей его, и кто может этому противостоять? Жила его как канаты. А вот Левиафан — смотри, какой он огромный». И Бегемот, и Левиафан — это такие два символы жестокого величия божьего мира и принципиальной неуловимости, то есть непостижимости господней логики. И «Старик и море» — про это. Когда вы пытаетесь уловить рыбу, вы всегда привозите вместо нее огромный скелет. Это первое.

Второй претекст — и это совершенно очевидно — это, конечно, «Моби Дик» Мелвилла, и, понимаете, есть очень много трактовок, что такое Моби Дик. Одни говорят, что это природа, другие говорят, что это добро, третьи — зло. Мне кажется, что он ни то, ни другое, ни третье. Всегда есть какая-то своя идея, свое прочтение романа: мне кажется, что это истина. Попытка выловить истину, этого белого кита, всегда кончается тем, что вы, как Ахав, погибаете вместе с ней, становитесь частью ее, но ее поймать не можете. Остается Измаил, чтобы свидетельствовать. К истине можно относиться прагматически, как Квикег, можно метафизически, как Ахав, а в принципе, Моби Дик — это книга о познании мира. Вы его никогда не познаете, вы не вытащите эту рыбу, познать ее вы не можете. Кстати говоря, что бывает с человеком, познавшим истину, гораздо короче повествует рассказ Дафны Дюморье «Монте Верита». Абсолютно гениальный рассказ.

И третий претекст… Вообще, хемингуэевский жанр длинного рассказа представлен у него двумя сочинениями: это «Короткое счастье Фрэнсиса Макомбера» («The short happy life of Francis Macomber») и «Снега Килиманджаро». И, соответственно, «Старик и море». Это три рассказа (потому что «Старик и море» большой рассказ или маленькая повесть) о мужском поражении, в котором есть метафизическая победа. Вот у Хемингуэя был такой взгляд на мужчину: «The winner gets nothing», победитель не получает ничего. Сантьяго, конечно, терпит поражение, потому что он не сумел поймать большую рыбу. Точнее, он ее поймал, но ее съели акулы. Но, конечно, он победил, потому что он упорен, потому что он когда-то двое суток армрестлингом занимался, пока не победил, у него кровь выступала из-под ногтей, но он положил руку соперника. И много таких.

У меня есть ощущение, что эти три рассказа Хемингуэя образуют вот эту тройку, трилогию, показывая разные варианты мужской победы. Макомбер преодолел себя, старик преодолел природу, в «Снегах Килиманджаро» писатель преодолевает смерть презрением к ней. Байрониты такие. Природа там присутствует тоже, леопард этот, образ замерзшего леопарда, который лежит в снегах Килиманджаро. Он заполз очень высокого и там погиб, а зачем он туда заполз, поди пойми. Они, кстати, одинаково написаны, с библейской простотой, особенно «Старик и море», конечно.

Ну и потом, еще очень важный подтекст, который там есть. Помните, когда у Стругацких в сценарии «Сталкера» Писатель говорит: «Всякий раз, когда я окунаю перо в чернильницу, надеюсь выловить истину, и всякий раз достаю пустые чернила»? Писатель — рыбак, образ писателя-охотника, характерный для Тургенева (и, соответственно, собаки-души, которая играет роль художественной интуиции), образ писателя-рыболова, писателя-ловца душ — это довольно устойчивая контаминация такая, устойчивая контаминация разных мотивов, но охота — это всегда любимое писательское занятие. Поэтому я-то как раз думаю, что Аполлон и Артемида — богиня охоты и бог искусства — они близки, только Артемида — это луна, а Аполлон — солнце. Вот охота за людьми, ловцы человеков (главная христианская задача), ловить мир. «Мир ловил меня, но не поймал» — это формула Сковороды, она как бы обратна писательским задачам. Писатель ловит мир, но сети всегда недостаточно, потому что мира всегда больше.

Вот кстати, почему «Океан»? И почему я так люблю этот роман, еще не написанный, почему для меня он так много значит? Потому что океан нельзя уловить сетью, океан — это среда, и любая сеть меньше его. Океан — это как раз символ в «Старике и море»; море — это как раз среда, где живут чудовищные какие-то существа, морские чудища, великолепные рыбы-ангелы, все самое невероятное, и сардины, идущие на пищу, и марлин, которого старик так и не может вытащить, и макрели грандиозные,— все это там есть. И это ловится не для прагматики, не для того чтобы эту рыбу выловить. Даже ее скелет — огромный ее скелет, который вы привезли — уже напоминание о вашей победе. И все это — гордость за человека. Потому что чувство гордости за человека терять нельзя.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Не могли бы вы назвать тройки своих любимых писателей и поэтов, как иностранных, так и отечественных?

Она меняется. Но из поэтов совершенно безусловные для меня величины – это Блок, Слепакова и Лосев. Где-то совсем рядом с ними Самойлов и Чухонцев. Наверное, где-то недалеко Окуджава и Слуцкий. Где-то очень близко. Но Окуджаву я рассматриваю как такое явление, для меня песни, стихи и проза образуют такой конгломерат нерасчленимый. Видите, семерку только могу назвать. Но в самом первом ряду люди, который я люблю кровной, нерасторжимой любовью. Блок, Слепакова и Лосев. Наверное, вот так.

Мне при первом знакомстве Кенжеев сказал: «Твоими любимыми поэтами должны быть Блок и Мандельштам». Насчет Блока – да, говорю, точно, не ошибся. А вот насчет Мандельштама – не знаю. При всем бесконечном…

Не могли бы вы рассмотреть повесть «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя с точки зрения событий в Израиле?

Да знаете, не только в Израиле. Во всем мире очень своевременна мысль о величии замысла и об акулах, которые обгладывают любую вашу победу. Это касается не только Израиля. И если бы универсального, библейского, всечеловеческого значения не имела эта повесть Хемингуэя, она бы Нобеля не получила. Она не вызвала бы такого восторга.

Понимаете, какая вещь? «Старик и море» написан в минуты, когда Хемингуэй переживал последний всплеск гениальности. Все остальное, что он делал в это время, не годилось никуда. «Острова в океане», которые так любила Новодворская, – это все-таки повторение пройденного. Вещь получилась несбалансированной и незавершенной. Ее посмертно издали, там есть…

Почему вы считаете, что первый шаг к фашизму, ― презрение к толпе?

Да нет, на пути к фашизму, скорее, толпа. Если говорить серьезно, то не презрение к толпе, а презрение к массе, презрение к человеку вообще и вера в сверхчеловеческого героя, одиночку; в романтического греховного, как правило, трагического персонажа. Вот тоже один ребенок спросил меня как-то: «Почему так трагично мировоззрение Хемингуэя?» Я просто попросил задать все вопросы, которые накопились за время курса иностранки. Естественно, мы преимущественное внимание уделяли двадцатому веку, потому что там спорить о Петрарке? Хотя и там есть, о чем спорить, но нам ближе Хемингуэй или Кафка. Забавно, кстати, было бы представить их встречу.

Так вот, трагедия Кафки и Хемингуэя во…

Приводит ли романтизм к фашизму? Можно ли считать капитана Ахава из романа «Моби Дика, или Белый Кит» Хемингуэя — протофашистом?

У меня как раз с Туровской был спор — императивно ли романтизм приводит к фашизму. Лидия Яковлевна Гинзбург говорила, что романтизм надо уничтожить. Это тоже такая романтическая точка зрения. А вот Туровская говорила: «Романтизм не императивно приводит к фашизации». Скажем, романтизм Гофмана был очень немецким, хотя и очень антинемецким тоже, но его же он не привел. Лермонтова же романтизм не привел…» Я говорю: «Романтизм привел Лермонтова к исламу». Она говорит: «Нет, не к исламу, а к интересу к исламу, к любопытству к исламу. Это другое». То есть она правильно совершенно говорит, что к фашизму приводит все. Нет ничего, что не могло бы в известных обстоятельствах к нему…

Можете ли вы вспомнить российских авторов, описавших мировую войну так, как описана она в романах: Олдингтона «Смерть героя», Ремарка «На Западном фронте без перемен», Хемингуэя «Прощай, оружие!»?

Я не могу вспомнить ни одного русского такого романа воспитания о потерянном поколении. Ну, причина довольно очевидна: у нас же это разрешилось в революцию, а во всем мире — нет. Поэтому рефлексия по поводу Первой мировой войны в российском обществе и не оправдана, потому что это для Хемингуэя и, может быть, для Ремарка это поколение было потерянным, а для России эта война привела к революции, вырастила поколение революционных борцов, блестящих людей. И говорить здесь о каком-то потерянном времени, в которое страна так бездарно ухнула на четыре года? Нет, этого не было.

Но проблема ещё в одном. Понимаете, у меня была когда-то довольно большая статья о Ремарке, где я пытался объяснить…

Согласны ли вы, что у книги «По ком звонит колокол» Хемингуэя нет аналогов в литературе о Гражданской войне?

Ну как же нет? А что, «Памяти Каталонии» хуже, что ли? Да она и написана гораздо лучше. Оруэлл написал выдающийся очерк, который для моих вкусов, для моего пристрастия к документальной прозе — подарок настоящий. Он стоит для меня гораздо выше, чем вся художественная проза об испанской войне, которой, кстати, довольно много.

Дело в том, что «Памяти Каталонии» — это потому ещё великое произведение, во всяком случае, более значительное, чем «Испанский дневник» Кольцова. Почему оно для меня так важно? Потом что это духовная биография. Это ведь не про Испанию, это про эволюцию собственную. В этом смысле Испания — не более чем предлог для того чтобы обсудить собственный внутренний кризис,…

Не кажется ли вам, что Хемингуэй получил Нобелевскую премию за повесть «Старик и море» заслужено, а Пастернак за роман «Доктора Живаго» — нет?

«Доктор Живаго» — это «не плохая литература, а другая литература». Пользуюсь замечательным выражением блестящего филолога Игоря Николаевича Сухих. Он правильно пишет: «Подходить к «Доктору» с критериями традиционной прозы довольно смешно. «Доктор» — символистский роман».

Что касается «Старика и море». Ну, понимаете, «Старик и море» — замечательная повесть. И даже я склоняюсь к мысли, что это лучший текст Хемингуэя вообще, потому что все остальное (ну, может, ещё «Иметь и не иметь») сейчас считается как просто понтистые, какие-то подростковые сочинения. Но при всем при этом это просто… Жанр-то тот же самый — символистский роман. И «Старик и море» — это наш ответ Мелвиллу. А…

Согласны ли вы, что Кабаков, будучи учеником Аксенова, шел по пути мачо-Хемингуэя, но под конец жизни занял примиренческую позицию?

Нет. У него не было примеренческой позиции. И консерватизм Кабакова был изначально, как и в случае Новеллы Матвеевой, формой неприязни к нуворишеству. Я писал об этом, и довольно точно об этом написала Татьяна Щербина. И Кабаков уже в 90-е годы никаких иллюзий не питал по поводу этой перестройки, он и к советской власти сложно относился, а ведь то, что началось в 90-е, было советской властью минус электрификация всей страны, минус просвещение, минус социальное государство. В остальном это была такая же советская власть, и ее очень быстро стали осуществлять бандиты, эстетика которых мало отличалась от советской. «Сердца четырех» Сорокина, которые написаны как раз о 90-х годах,— это…

Что вы думаете о последнем произведении Эрнеста Хемингуэя «Острова в океане»?

Новодворская считала его лучшим романом Хемингуэя. Я не считаю лучшим, но там есть, в третьей части особенно, замечательные куски. В общем, в основном вы правы, конечно, самоповторная вещь. Хэм… Понимаете, что с ним происходило? Вот Фолкнер, с которым они друг друга недолюбливали, хотя шли ноздря в ноздрю и «Нобеля» своего получили почти одновременно (Фолкнер, кстати, раньше, по-моему), вот для Фолкнера весь его творческий путь — это преодоление новых и новых препон. Он уперся в стенку — пошел дальше, пробил ее. Уперся — пробил дальше. Он меняется же очень сильно. Фолкнер «Притчи», Фолкнер «Особняка» и Фолкнер «Света в августе» — это три разных писателя. А Хэм более или менее все-таки…