Вот мне, пожалуй, одинаково не близки Лосев и Бахтин, но если выбирать между ними, то как бы… Знаете, как вот говорил Тургенев: «Я не люблю ни вас, ни Чернышевского, но вы лучше, потому что вы — просто змея, а Чернышевский — змея очковая». Вот если выбирать, то мне все-таки ближе чем-то Бахтин — наверное, потому, что лосевская религиозность, такая прокламированная, она очень часто заставляла его, мне кажется, вносить дополнительные и не вполне оправданные акценты в филологию, как бы так рассматривать все с религиозно-нравственной, с моральной точки. И я не вижу у Бахтина, и тем более у Рабле, абсолютно никаких сатанических интенций. Это не самодовлеющий юмор. Это все равно что Писарев называл самоцельным, самодовлеющим, имморальным юмор Щедрина.
На самом деле, во-первых, юмор Рабле в достаточной степени бунтарский — что, вероятно, и действовало на Лосева таким тоже лично задевающим и не очень приятным образом. Иерархии Рабле — они вовсе не сатанические. И я не стал бы, кстати говоря, уж так подчеркивать пресловутую карнавализацию. Карнавализация — термин Бахтина. Ну, просто Рабле ему показался удобным объектом, удобным материалом, чтобы на нем это продемонстрировать. На самом же деле никакой особенной карнавализации, о которой, кстати, очень хорошо пишет и Эко в «Имени розы», лично у Рабле нет. Рабле очень традиционен в морали, он как раз моралист.
И мне кажется, что сама идея Телемской обители — это идея глубоко моральная, просто это идея свободы, ведь Телемская обитель используется не для разврата, а для свободного творчества. Понимаете, это такой прообраз Касталии у Гессе. И мне представляется, что пафос бутылки, вот «drink», «пей» — это не пафос жизнеприятия, это пафос активного познания. Ну, где же у Бахтина и, главное, у Рабле где — где у него сатанические тенденции, когда Рабле — это на самом деле такой веселый пересказ основных принципов гуманизма? Ну, гуманизм — что говорить, он, может быть, не очень согласуется с ортодоксией, но, вообще-то, мне кажется, что никакого принципиального противоречия здесь нет.
И мне один православный священник, такой яростный, я помню, в 91-м году доказывал, что гуманизм — это сатанизм, потому что в мире гуманизма человек поставлен в центр мира, а не Бог. Так ведь человек-то по чьему образу и подобию создан. Ну не надо уж впадать в такой геоцентризм, что у вас человек будет вообще низведен на уровень муравья. Рабле — защитник абсолютно традиционных ценностей. И если вы перечитаете все пять частей «Гаргантюа и Пантагрюэля», вы удивитесь, какая это нежная и, в сущности, сентиментальная книга.
Понимаете, это все равно что видеть в Вийоне одну грубость, пошлость и жаргон тюремный. Ну, Вийон-то как раз гораздо более морален, чем его, так сказать, вечные судьи, которые все время пытаются ему навязать бесчеловечность. Вийон-то как раз очень человечен. И «Большое завещание» — это один из манифестов затравленной человечности (о чем у Мандельштама такая замечательная статья «Франсуа Виллон»). Я думаю, что как раз некоторая реабилитация Рабле и даже возвращение его в круг детского чтения — это сегодня насущнейшая потребность эпохи.