Почему сейчас нет в мире писателей наподобие Жюля Верна?

Во всяком случае это человек, значительно опередивший своё время. Он как раз человек очень традиционной культуры, он индус, но он как раз показал (вот это великолепная догадка Верна), что, непосредственно шагая через головы современников, будущее прорастёт из архаики. Вот корни русского модерна, например, в иконе, корни русского авангарда в XVIII веке. И капитан Немо — человек предельно традиционной культуры, который вот так шагнул в будущее. Может быть, как раз низкий старт архаической культуры является лучшим стартом для прыжка в будущее. Ну, как японцы, например, как Акутагава, который, отталкиваясь от традиции, улетел так высоко. Да, наверное.

Ну не приходило ли вам в голову, что он просто лучше пишет? Что у него герои более живые, или что у него как-то больше веры в человека? Человек же любит почитать про то, что мир направлен к добру. Мир Жюля Верна — это добрый миро прогресса, здравый смысл, мир уюта. Как они обуютили Таинственный остров! Как говорил Иван Семенович Киуру, какая уютная книга «Таинственный остров». По сравнению с «Островом сокровищ» Стивенсона или по сравнению с Хаггардом. У Хаггарда мир кишит злом. У Жюль Верна это такие черви, которых, в общем, можно растоптать. У Жюля Верна очень доброе, оптимистичное писательство, потому что Жюль Верн француз, трогательно верит в Паганель и в просвещение.

Смотрите, какая история происходит в американской прозе в начале 60-х годов. После смерти Фолкнера, самоубийства Хемингуэя, ухода Сэлинджера в творческое молчание, кризис большой литературы становится очевиден. Она явственно раздваивается. Она разделяется на успешную, хорошую, качественную, но коммерческую беллетристику и на «новый журнализм», на документальные расследования, потому что писать серьезную прозу становится невозможно. Расслоение затрагивает всех. Да, и как отдельный раздел — фантастика, которая тоже, в свою очередь, делится на интеллектуальную, как у Ле Гуин, и на развлекательную, как много у кого. Хотя опять же, качественный мейнстрим все-таки наличествует. Но…

«Взбаламученное море» Писемского, «Некуда» и «На ножах» Лескова-Стебницкого (это псевдоним, под которым он издавал их). Да и всякий антинигилистический роман является конспирологическим. Наверное, первый в полном смысле конспирологический роман — это «Кровавый пуф» Крестовского,— история о том, как упомянутые жиды и полячишки разлагают империю изнутри. Понимаете, конспирологический роман как разновидность романа мистического — это не самое плохое чтение, это чтение довольно увлекательное. Там всегда есть роковая женщина, медиатор такая, которая между разными слоями общества, как бы их сшивает. Да что там — у меня в пьесе «Варшавянка», в этой нашей новой рок-опере, которую мы пишем…

Нет. Он — гениальный стилист. Когда Алексей Толстой уже незадолго до смерти прочитал рассказы Ивана Ефремова — палеонтолога, палеоархеолога даже, и захотел с ним встретиться, и спросил: «Откуда ваш ледяной стиль, блестящий?». Он ответил: «Я из Хаггарда в основном и Буссенара». Дело в том, что приключенческая, детская литература, ну, как бы детская, на самом деле, она, конечно, детской не была. Точно так же, как и вообще большая часть вот этих авантюрных, приключенческих романов начала века, она имела одну фундаментальную задачу — она отрабатывала стиль и композицию.

Понимаете, Высоцкий когда-то сказал: «Мои блатные песни были школой того, чтобы песня входила не только в уши, но и в…

Видите ли, «Моби Дик» — рискну сказать, это первый великий американский роман. А что такое великий американский роман? Как вы знаете, это совершенно особый жанр. Он обладает тремя очень важными и неизменными чертами.

Во-первых, каждый великий американский роман имеет богатые библейские подтексты, потому что Америка — это строительство нового мира с нуля, строительство его по чертежам Библии, поэтому это всегда попытка объяснить мир и выстроить свой мир. Там капитан Ахав как раз в его борьбе с левиафаном имеет богатейшие библейские традиции. Это всё, понимаете, тоже описание левиафана, которое восходит к Книге Иова. Вечный вопрос: «Можешь ли уловить удою левиафана?» Можешь ли понять…

Если вас интересует именно современный, то уж во всяком случае не на Пинчоне, потому что это очень сложно. Знаете, когда я читал «Purity» Франзена… А мне пришлось её по-английски читать, потому что она по-русски ещё не вышла. Вот попробуйте на Франзене, у него язык хороший. Очень неплохой, кстати говоря, был язык у Гарднера («Никелевая гора» и прочее). Как мне кажется, очень неплохой был язык у Гэддиса, просто замечательный.

Думаю, это обычный приём — попытка «прошить» реальность разными персонажами и создать собственный мир. У Фолкнера это вообще сплошь и рядом: вся Йокнапатофа — это огромная сага, одна территория. Я это замечал у довольно многих персонажей. У Пинчона это есть, в частности. Это есть, насколько я помню, не только у Аксёнова, а практически у большинства шестидесятников — такие саги и отсылки к этим героям (у Нагибина, в частности). Почему это делается? Потому что тем самым как бы подчёркивается всеобщая связь мира, что ли, всеобщая плотная его ткань. Ну и потом, интересно же проследить. Кстати говоря, у Акунина очень интересно этот приём проведён, когда старый Фандорин, молодой Фандорин и самый древний…

Это вопрос серьёзный. Уайльд — такой эстет, сноб с его культом страдания и культом перверсии, что там говорить, что всё естественное, всё органическое по́шло. И Честертон — с другой пошлостью. И я пришёл, знаете, к какому выводу? Борхес же говорил про Честертона, что всё его душевное здоровье — это симуляция, потому что внутри там клокочет болото, нервная дрожь, ледяная трясина. Конечно, и его жизнелюбие искусственно, и его юмор натянут.

Я просто одно могу сказать с полной уверенностью: когда Бог предлагает вам выбор «или…, или…», он всегда предполагает «и…, и…». Надо уметь совмещать в голове Ветхий Завет и Новый Завет. Вот божия заповедь напрямую. А что вам ближе — Ветхий Завет или Новый?…

Я люблю, как уже было говорено, не те детективы, где ищут преступника, а те, где ищут Бога, потому что преступник автору известен заранее, что уж там говорить. Поэтому я затрудняюсь сказать, какой лучший детектив я читал за последнее время.

Я не знаю, можно ли считать детективами то, что пишет, например, Чарльз Маклин (не путать с Алистером). Чарльз Маклин — любимый мой писатель, один из любимых, автор гениального «Watcher» (переведённого как «Страж»), «Домой до темноты» и как раз «Молчания» («Silence»). «Молчание» — это книга выдающаяся. Все узлы так завязаны, что от одного дёргания в конце они развязываются все, это всё взаимно уничтожается. Блистательная композиция и несколько очень…