Очень многие художественные произведения не предполагают однозначного ответа на вопрос, понимаете, и в этом их прелесть, что там вилка. Как сказано в «Against the Day» у Пинчона: «Дойдя до развилки двух дорог, выбирай развилку». Вот это умение остановиться в мучительно колеблющемся состоянии на распутье между версиями — оно очень часто и есть предмет поэзии. Мы не знаем, от чего умер мальчик в «Лесном царе».
Лесник погоняет, лесник доскакал…
В руках его мёртвый младенец лежал.
Почему он умер? Галлюцинации у него? Или отец задушил его в объятиях? Или лесной царь преследует его? Лесной царь, или как было у замечательного венгерского поэта (сейчас вспомню) князь тишины. Его это сочинение пел «Nautilus». Кстати, это же буквальное повторение «Лесного царя». Ади, по-моему, его фамилия.
По лунному свету блуждаю, посвистывая,
Но только оглядываться мы не должны.
Бредёт, бредёт за мной по пятам.
Добрейший князь, князь тишины.
Князь тишины, лесной царь. Мы же всегда чувствуем в своей жизни подспудное присутствие какой-то страшной природной или фатальной, неважно, но какой-то силы. Она может принимать облик лесного царя, может — рока, фатума, неважно. Она нас преследует, и мы от неё зависим. Поэтому кто бы ни задушил младенца, это страшный образ. А у Некрасова это ещё, скажем, Мороз Красный нос. И мне кажется, что в «Лесном царе» как раз и не должно быть ответа.