Поговорим о главной проблеме русской литературы, которая связана с 1905 годом. Это тема провокатора. Об этом я никогда всерьез не говорил, хотя мне всегда больше всего занимало, когда я читал «Глухую пору листопада» Юрия Давыдова, и когда я читал «Коня бледного» Савинкова, когда я читал, естественно, его же «То, чего не было», я все время думал: почему именно провокатор является в русской литературе главной фигурой, когда речь заходит о 1905 годе? Вот рассказ Горького «Карамора» — о том самом провокаторе. Он написан как бы от лица этого Петра Каразина, который умнее всех: и умнее охранки, с которой он работает, и революционеров, которых он предает. И он все время пытается нащупать ту грань, за которой бог его остановит. А он не чувствует в себе совести. Там же, помните, он вспоминает сон, постоянно его преследующий, про плоское небо, которое постоянно над ним висит, жестяное. И как бы нет никакого пространства в этом небе. Я думаю, Горький описал тут собственный сон.
У него нет ощущения пространства души, у него нет совести. И он все время пытается его пробудить, а даже когда он вынуждает одного из товарищей покончить с собой, он ни малейших угрызений не чувствует. Вот есть такая совершенно выхолощенная душа. Горький, мне кажется, нащупал ответ: проблема в том (главная проблема русской литературы в том), что нельзя быть ни на стороне революционеров, ни на стороне охранки. Охранка и слаба, и защищает мертвое дело, и, кроме того, она лжет на каждом шагу. Она манипулирует этими революционерами, она состоит из людей пошлых и делающих это дело мертвое без всякого энтузиазма, без всякой веры. Но революционеры не лучше. То, как описывает Горький в «Караморе» революционеров — некоторые из них евреи, то есть вообще органически чуждые русскому человеку ребята (так думает герой). А главное, они тоже слабы, они фанатики, они узкие люди, они не понимают России. И вообще быть в России на чьей-то одной стороне — это довольно провальная история. Понимаете, может быть именно это основа того, о чем сказала Ахмадулина: «К предательству таинственная страсть».
Чем же она таинственна, в чем здесь тайна? Да в том, что принадлежать ни к одной социальной силе приличный человек не может. Охранители мало того что глупы, но они предатели сами. Об этом же, кстати, написан «Статский советник» нашего современника Акунина. В этом-то и ужас, что современный автор проник в эту тему очень глубоко на примере, в общем, современных персонажей. Невозможно служить этому государству, потому что оно на каждом шагу лжет, оно тяжеловесно, оно архаично,— нельзя. А служить революционерам ещё глупее и пошлее, и, кроме того, они разрушители, они террористы. Игла — что она, может рассматриваться как сколько-нибудь положительный персонаж? Она очаровательна в исполнении Оксаны Фандеры, но представьте её в жизни. Так вот, идея Акунина и идея Фандорина, и идея всей русской литературы, повествующей об освободительном движении, в том, что человек сколько-нибудь умный, не может быть не плутом. Человек сколько-нибудь умный не может разделять ничьих убеждений, а интеллектуальный оргазм он испытывает, только переходя из одной социальной роли в другую.
Вот Азеф — фигура для русской литературы важная. Он действительно стал героем фундаментального очерка Алданова — очерка, наверное, самого интересного. Он постоянно упоминается в русской поэзии («Эту ночь глазами не проломаем черную, как Азеф» у Маяковского). Почему-то об Азефе Евно Фишелевиче все вспоминают со жгучим интересом. Бурцев, гениальный расследователь, расколовший Нилуса с его «Протоколами сионских мудрецов», нашедший источник фальшивки; Бурцев — я думаю, что Голунов по сравнению с ним журналист-расследователь хотя и крепкий, но все-таки далеко не того уровня; Бурцев, великий расследователь, распутыватель тайн, герой давыдовского романа «Бестселлер» не поверил, когда узнал о провокаторстве Азефа. Хотя что там Бурцев! Циник Ленин, который вообще не верил никому, не поверил, что Малиновский, дай бог памяти,— агент охранки, один из участников большевистской фракции в Думе.
В этом-то и ужас, что эти люди обладали навыком притворяться так, что самые подозрительные, самые верные, самые прозорливые люди не верили в их виновность. Савинков до конца не поверил в виновность Азефа. В то, что Гапон — двойной агент, большинство его соратников не верило. А почему? Почему Гапон, Азеф, и многие провокаторы, разоблаченные впоследствии в первые годы советской власти, почему эти люди были двойными агентами? Почему это так им нравилось? Я вам больше скажу: именно потом эта двойственность, двоякость привела к тому, что главным героем русской литературы стал разведчик, шпион. Это Бендер, которому удалось сбежать за границу, где все в белых штанах. А это потому, что Бендер тоже не белый и не красный. Белые для него — страна непуганых идиотов, союз меча и орала. Красные для него слишком плоские ребята, они хотят строить социализм, а я не хочу. Двойной агент — это главный герой литературы 20-х годов, и я вам больше скажу: двойной агент — это главный герой русской ментальности.
В это поверить, действительно, труднее всего, потому что идут беспрерывные разговоры о том, что русский народ по природе своей рабский, что он лоялистский, что он подвержен гипнозам власти… Да ничего подобного! Русский народ как раз власти совершенно не верит. В этом, может быть, главная его проблема, в этом, может быть, главная его беда, что он все время живет в условиях подушки между ним и властью, между ним и реальными проблемами. Он никому не доверяет. Он с колоссальной легкостью и готовностью предает практически любого правителя и тут же от него отворачивается.
Кстати говоря, неужели вы не видите сегодня огромного количества людей, которые с поразительной легкостью предадут того же Путина, как только появится хоть малейший шанс сделать карьеру на другой стороне. Да они сейчас торопятся переобуваться с такой наглостью, что ни в какой ум, ни в какой даже самый циничный рассудок это не приходит. Именно поэтому главным героем постепенно становится разведчик. Разведчик, который с этими верит, что он на их стороне, с теми так же искреннее борется за их идеи, а собой является только в момент фазового такого перехода, если угодно, в момент перехода из одного состояния в другое, когда он наиболее счастлив.
Кстати говоря, я думаю никто ещё не заметил удивительной параллели. Возьмите роман Семенова «Семнадцать мгновений весны», где Мюллер припоминает главные дела Штирлица. Почти все, за что брался Штирлиц, кончалось неудачей. Более того, бегством некоторых агентов, чьей судьбой он занимался лично. «Как же это так получается,— он говорит,— если он действительно разведчик, я не берусь представить ущерб, нанесенный им Рейху». Вам это ничего не напоминает? Да это же один в один сцена из «Трудно быть богом», когда дон Рэба вспоминает провальные дела Руматы. Когда он узнает массу подозрительных вещей, которыми занимался Румата, после которых исчезали агенты, с которыми он работал. Это все взято непосредственно оттуда, и не будем забывать, что Румата и есть разведчик. Вот этот образ бога-провокатора для русской литературы чрезвычайно характерен. А почему? Потому что у бога может быть в мире только одна задача: он наблюдает, разведывает, смотрит,— в каком-то смысле, как Воланд (помните, когда он проверяет москвичей на милосердие), а потом спасает тех немногих, которых можно спасти. Ведь Воланд спасает Мастера и Маргариту, исхищая их из этого ужасного мира. А что ещё может делать бог?
Вот этот образ Воланда как двойного агента, Воланда как агента зла, кстати, объясняет и чрезвычайную популярность Снейпа именно в русской, в постсоветской традиции. Двойной агент! Потому что герой, который служит только злу или только добру,— это так скучно. И вот я в ужасе задумываюсь о том, что ведь это и есть, собственно говоря, национальное растление. Вот почему все так полюбили Путина в начале? А потому что он разведчик (или контрразведчик, неважно). Потому что он персонаж, который притворялся регулярно. С интеллигенцией притворяется интеллигентом, с самим собой бывает в обществе силовиков, а где он настоящий, он и сам уже не знает. Как помните, Штирлиц сам уже не знал, кого он называет «нашими». И вот в этом, мне кажется, причина краха русской революции. Потому что русскую революцию 1905 года, вспомните тексты о ней,— всех больше всего интересуют провокаторы.
Даже, кстати говоря, Солженицын, когда он описывает главных персонажей русской дореволюционной ситуации (1905 год он не вспоминает, он вспоминает убийство Столыпина), то его интересует Богров. Почему Богров так ему важен? А потому что это непонятная, трикстерская, таинственная фигура, непонятно, на чьей он стороне. Он его и ненавидит, и он им страстно интересуется, и в какой-то степени он, конечно, восхищается его героической самоотверженностью. Богров — это трагическая фигура. И сколько бы я ни припоминал в русской истории персонажей, которые бы нравились, которые были бы, действительно, героями национальными, я замечаю в них одну черту — их оборотничество.
И то, что Ленин был агентом германского Генштаба (я думаю, что это клевета, даже если он был этим агентом, то бессознательно, а если он и был этим агентом в действительности, то русская революция в действительности совершилась бы и без помощи германского Генштаба, и, собственно, она совершилась без Ленина), но когда пытались Ленина скомпрометировать с помощью этой легенды («Ленин — агент Генштаба»), его на самом деле этим превозносили. Потому что русское сознание может полюбить по-настоящему только оборотня, только двойного агента. И то, что многие говорят «Навальный — агент Кремля» — мне кажется, это форма комплимента. Если Навальный не агент Кремля (а он, конечно, не агент), если он действует искренне, по собственному побуждению, повинуясь голосу чести, то это какая-то плоская, скучная фигура. Более того, его бескорыстие вызывает известные подозрения. А если он агент Кремля, может быть, его запустили сверху; может быть, это такой способ сделать революцию сверху, ведь революция снизу так всегда опасна. Русский народ всегда сам себя боится, «рашн сам себе страшен» — гениальная поговорка.
Все время есть ощущение, что если уж он начнет крушить, то тут уже не останется ничего целого. Поэтому лучше всего революция сверху, лучше всего, чтобы Ленин был агентом, чтобы Навальный был агентом, чтобы Путин был агентом. Потому что просто человек, верящий во что-то слепо и тупо, русской власти, русскому большинству подозрителен, честно говоря. Я уж не говорю о том, что легенда о сотрудничестве Сталина в охранке, оказалась чрезвычайно живучей, долгоживучей, долгоиграющей. При этом даже Троцкий, который лютейше Сталина ненавидел, не нашел ни одного доказательства, что Сталин работал на охранку. Но большинство людей хочет в это верить, и шпион до сих пор остается главным персонажем русского сознания. И больше вам скажу: большинство революционеров, которые сегодня пользуются некоей популярностью, гораздо больше понравятся обывателю, если он получит доказательства их продажности. Он в этом видит в этом проекцию себя, а потому что он сам дома говорит одно, на работе другое, любовнице — третье.
Потому что, кстати говоря, главная конфигурация русской семьи — это треугольник, такая семья вообще присуща революционерам — многоугольник Герцена, кстати — Герцен, Захарьина, Гервег; треугольник Чернышевского, Бриков, Ленина. Эта конструкция всегда предполагает некую двойственность. Чернышевский же прямо говорил: «До того, пока женщина не станет свободной, не станет свободной страна». Эта двойственность, эта принадлежность двум мирам — это какая-то самая удивительная и, я рискну сказать, самая трагическая особенность русской мысли. Может быть, поэтому у нас никогда и не получается полноценная революция, но поэтому же у нас никогда не получается и полноценная диктатура. И мы вечно зависаем в ситуации этической двусмысленности. Вот об этом, мне кажется, следует подумать. Об этом можно было бы написать хороший роман, если бы не жаль было тратить жизнь на такую книгу.
