Каким образом главный герой рассказа «Красный цветок» Гаршина хотел истребить всё зло в мире, просто вырвав цветок? Что погубило Всеволода Гаршина?

Нет, это, скорее, продолжение Гаршина через Леонида Андреева, это другая линия. Понимаете, Тургенев был благоуханный, гармоничный, душевно здоровый, очень тонкий, но здоровый, а Гаршин — это все-таки патология, причем действительно это человек без кожи. Я вот начитывал книжку Гаршина довольно большую, записывал аудиокнигу, и лекцию по нему читал, лишний раз подумав, что самое глубокая, самая незаживающая травма русской литературы после Пушкина и Лермонтова — это, конечно, Гаршин. Он был гений, но гений абсолютно больной. Вот у него очень интересно как-то была построена тема цветов, которая маниакально волнует и Петрушевскую. С одной стороны, цветок — это символ зла, а с другой, в «Сказке о…

Ну, например «Евгений Онегин». Это из жуткой, жаркой обиды — и не только на Раевского, но вообще на «русского дэнди», как называл это Блок. Не побоюсь назвать «Жизнь Клима Самгина», написанную, конечно, из жестокой обиды на Ходасевича. Ходасевич — единственный человек, которому удалось соскочить с «горьковской иглы». Остальных Горький бросал сам, а этот ушёл от него, и поэтому, конечно, он ему никогда не простил. И надо сказать, довольно точно его вывел, изобразив персонажа, умеющего всегда быть правым при довольно небогатом внутреннем содержании.

Наверное, из чувства обиды в известном смысле написана значительная часть любовной лирики Ахматовой — во всяком случае всё, посвящённое…

Это были с обеих сторон отношения необычайно уважительные. Я вам могу сказать, почему: потому что для Тургенева Писарев был одним из тех, кого он видел, в ком он видел надежду, это был один из тех представителей молодого поколения, для которых нужно было устраивать все эти реформы. Эти реформы, отношение Тургенева к ним — оно было крайне скептическим. Достаточно прочесть портрет нового губернатора в «Отцах и детях». Он видел всю фальшь этих реформ, он видел огромное количество дураков, Ситниковых и Кукшиных, которые с дикой силой расплодились, пошляки эти. Всегда всплывает такая тема, ничего не поделаешь.

Но Тургенев понимал при этом, что есть небольшой процент людей подлинных и новых,…

Вот здесь сложно, понимаете? Феномен Распутина в том, что он — сугубо городской человек, который написал лучшую деревенскую прозу 80-х годов. И его городское образование, и его городская школа, сама городская техника его письма, очень, кстати, филигранная, очень сложная,— она и позволила написать ему деревенскую прозу. Потому что о деревенщиках говорят обычно: народные здоровые корни, исконность-посконность, и прочее. Большинство деревенщиков были людьми городской культуры. И как раз драму этого раздвоения лучше всех выразил Шукшин. И Федор Абрамов, автор великой деревенской прозы. Я её не считаю великой, но многие считают. Он был, между прочим, доцентом, литературным критиком и…

Он мог рассказать правду о себе на войне. И у него не было интенции рассказать правду о войне. Он рассказывал о себе. «Четыре дня» — наверное, самый сильный рассказ о войне. Понимаете, Гаршин — это такая генеральная репетиция Леонида Андреева. Всё, что Андреев развил в «Красном смехе» и в пьесах, которые Гаршин написал, и в «Красном цветке» в особенности, из которого выросли и «Палата №6» Чехова, и «Мысль» Андреева, и, кстати говоря, почти всё от Андреева. Это, конечно, Гаршин. И я думаю, что это великий вклад в русскую прозу. И неслучайно называли его «человек без кожи, с содранной кожей, с голыми нервами». Поразительный рассказ! Конечно, Гаршин — он не военный писатель. Он просто…

Нет конечно. Можно назвать его такой своего рода репетицией Леонида Андреева, попыткой, первой попыткой, подготовкой, черновиком. Такие бывают (скажем, как Михаил Светлов был ранним, несовершенным вариантом Булата Окуджавы). Но дело в том, что Всеволод Гаршин был первый в русской литературе писатель, которого патология интересовала больше нормы. Леонид Андреев, конечно, в этом смысле его ученик. Но это вообще заложено в стратегию декаданса, просто Всеволод Гаршин был первый русский декадент, ещё тогда не понятый и не узнанный.

Кстати, к вопросу о его стихах. Стихотворение «На первой выставке картин Верещагина» (помните, вот это: «Их смерть в пустыне ждёт!.. К ним смерть стоит…

Конечно, остается. Он остается полузабытым в силу лени и нелюбопытства русского читателя, который перекормлен хорошей поэзией. Кюхельбекер был выдающимся поэтом. И его эпическая поэзия, его романы в стихах, его исторические драмы. Прав Тынянов, что архаика в двадцатые годы, ода, например, получила новую жизнь, и очень многое у Кюхельбекера оказалось провиденциальным, блистательно угаданным. Но в России столько великих поэтов, что Кюхельбекер как-то не вошел в читательский канон. И Батюшков не вошел, между прочим, да и Веневитинов не вошел. Ну мало ли было в России гениев, которых знают еле-еле, потому что они помещаются в тени Пушкина?

А что он такого, собственно, сделал-то? Крушение этой империи и реформирование этой империи — это было создающим культуру фактором, а вообще-то золотой век русской поэзии начался до Николая, а при Николае он, скорее, заглох. При Николае самым преуспевающим поэтом был Бенедиктов, простите, да. А так-то Пушкин при Николае испытал глубочайший кризис, кризис 1831 года. Хотя при Николае и написан «Медный всадник», но напечатан он при Николае (кроме вступления) он быть не мог. Золотой век русской поэзии — это Катенин, Батюшков, «дней александровых прекрасное начало», поздний Державин, «Арзамас», расцвет альманахов, «Полярная звезда», но никоим образом не Николай. Николай — это…

У Лермонтова не было шанса увидеться с Пушкиным — разная среда, лермонтовская застенчивость (не забывайте, что Лермонтову было 23 года), и он набрался храбрости показать Пушкину свои стихи буквально в день дуэли. Встреча эта не состоялась. Да я думаю, что Пушкин в том состоянии, в то время (хотя он обладал поразительной чуткость к чужому таланту и в день самой дуэли писал хвалебные письма Ишимовой на её рассказы для детей из российской истории), я думаю, мог бы Лермонтова оценить, но, прямо скажем, время было не лучшее для творческого общения.

Что касается Толстого и Достоевского, то они, видимо, очень хорошо чувствовали, что из их разговора ничего путного бы не вышло. Потому что настолько…

Ну как? У них бывает скорее, знаете, такая половинчатая семья или тройственная семья, как у Зощенко. Дело в том, что они действительно относятся к людям, грех сказать… ну, не скажу, что паразитарно, но немножко высокомерно, потому что для них главное — работа, творческая реализация. Не своя! Это не эгоцентризм. Понимаете, как в замечательной метафоре в фильме «Андрей Рублёв»: творческий человек несёт очень горячий камень, и несёт не щипцами, а обеими руками. Ему надо этот камень донести. Огромен соблазн его выронить, потому что камень всё тяжелее и всё горячее. Но никто не может помочь ему в несении этого камня, только он один может выполнить это странное предназначение. Донёс — хорошо. Не донёс —…