Это были с обеих сторон отношения необычайно уважительные. Я вам могу сказать, почему: потому что для Тургенева Писарев был одним из тех, кого он видел, в ком он видел надежду, это был один из тех представителей молодого поколения, для которых нужно было устраивать все эти реформы. Эти реформы, отношение Тургенева к ним — оно было крайне скептическим. Достаточно прочесть портрет нового губернатора в «Отцах и детях». Он видел всю фальшь этих реформ, он видел огромное количество дураков, Ситниковых и Кукшиных, которые с дикой силой расплодились, пошляки эти. Всегда всплывает такая тема, ничего не поделаешь.
Но Тургенев понимал при этом, что есть небольшой процент людей подлинных и новых, новых людей из «Рассказов о новых людях Чернышевского», это слово, носившееся в воздухе. Одним из «новых людей» был Базаров. И Писарев, который называл себя реалистом, а не нигилистом, чувствовал себя одни из героев Тургенева. И в его знаменитом «Письме о «Дыме»» (это его последний литературно-критический текст; такое же завещание, каким было личное письмо Белинского к Гоголю — тоже довольно скептическое письмо, но при этом очень точное): «Со всем тем «Дым» меня решительно не удовлетворяет. Куда вы девали Базарова?» Тургенев пошел глубже, а Писареву хотелось продолжать эту тему. «Неужели вы думаете, что первый и последний Базаров действительно умер в N-ской губернии от пореза пальца?» Умер, да, потому что через неделю (или через месяц) утонул и Писарев.
Проблема в том, что Писарев и Тургенев находились в тех же взаимоотношениях, что автор и герой. Автор уже понимал, что время этого героя кончилось. Писарев, мне кажется, только подходил к этому сознанию, оно было у него очень болезненным. Я не знаю, насколько здесь можно становится на позицию Самуила Ароновича Лурье, который в книге «Литератор Писарев» все-таки очень большую роль уделял его душевной болезни. Он даже считал, что и гибель была результатом кататонического синдрома, кататонического ступора в воде. Может быть, шизофрения, тут трудно судить.
Но мне кажется, что Писарев — фигура трагическая именно потому, как, знаете, фигура, выросшая до половины из земли; фигура умная, сильная, но все-таки погибающая, потому что он не умеет жить с людьми. Писарев вообще, для него простые вещи, простые контакты были немыслимы, невыносимы. Он был таким аутистом. Во многом здесь, конечно, и его дворянская ломка, потому что он очень дворянский мальчик, Митенька. Но он при этом человек совершенно нового типа, который сломался под этим грузом. Я думаю, что, если бы Тургенев с ним ближе сошелся, он мог бы его спасти, как пытался он спасти и Гаршина, как Толстой пытался спасти Гаршина. Понимаете, переломные люди этого поколения либо кончали с собой, как Гаршин (кстати, смерть Писарева тоже, возможно, была самоубийством), либо они гибли просто, как Николай Успенский или как Решетников. Долго не жили переломные люди, время их закончилось. Оно закончилось, на самом деле, еще в 1864 году, но они этого не поняли, в 1878-м они еще этого не понимали.
