Анекдоты о нем есть, но дело в том, что христологических черт у такого персонажа быть не должно. Видите ли, вся популярность Жеглова была предопределена тем, что его сыграл Высоцкий. Если бы его играл любой другой человек, он был бы совершенно непривлекателен. И в книге он непривлекателен, он показан там глазами Шарапова, который уважает его, но не любит ни секунды. Просто действительно, Говорухин сыграл — и это только в плюс ему — довольно нетрадиционную, довольно неожиданную игру. Он задумал такую художественную провокацию — сделать человека с абсолютно тоталитарным сознанием (тоже типичного силовика) обаятельным, артистичным, еще таким немножко, как говорил сам Высоцкий, «немножко из бывших».
Понимаете, надо сказать, что Жеглов задолго до «Брата» и «Брата-2», которые сильно повредили искусствоведу Бодрову, очень сильно повредил артисту-интеллектуалу Высоцкому. Именно поэтому, мне кажется, так точно почувствовал Говорухин, что песен Высоцкого в фильме быть не должно, поющего Высоцкого быть не должно. И гениальная «Баллада о конце войны», которую Высоцкий написал для картины, и очень обиделся, когда записанную в нескольких вариантах вещь туда не взяли,— эта вещь на титрах не зазвучала. Не нужен дополнительный аргумент в пользу Жеглова — хватает и того, что он там Вертинского поет и сам себе на фано подыгрывает.
Жеглов получился у Высоцкого более сложным, более обаятельным. Ну послушайте, кто из российских зрителей, которые в большинстве либо сами сидели, либо ждали родню из тюрем, мог бы одобрить человека, который говорит: «Вор должен сидеть в тюрьме», когда в тюрьме чаще всего сидит не вор, а мужик, терпила; человек, который украл мешок комбикорма, как, помните, Бродский рассказывал? Где в русском народе, который традиционно сочувствует заключенным, это сочувствие силовику? Да просто его сыграл Высоцкий. Поставлен довольно смелый эксперимент, точно так же, как потом Говорухин поставил еще более рискованный и, на мой взгляд, прямо самоубийственный эксперимент, заставив народного героя Ульянова играть вот этого своего ворошиловского мстителя, довольно-таки, надо сказать, противного, хотя… понятное дело, сценарий Юрия Полякова. Но пафос картины благодаря Ульянову все-таки сместился в сторону некоего гуманизма, иначе это бы получалась полная апология суда Линча.
Я это к тому веду, что, когда сложный человек с совершенно конкретной репутацией начинает исполнять роль силовика, да еще и силовика, явно очень нечистоплотного нравственного, и придает ему свой ореол, возникает сложная коллизия. Но картина Говорухина призвана была именно поставить вопрос, а стали воспринимать ее как ответ, как манифест. Говорухин вообще был умнее и глубже, сильнее собственных кинематографических высказываний. И двойственность его позиции, его растерянность ярче всего в документальной кинотрилогии («Так жить нельзя», «Великая криминальная революция», «Россия, которую мы потеряли»). Он колебался, его мировоззрение зыбилось; он не был адептом сильной руки, он был прежде всего художник, и художник довольно сильный, и при этом эстет.
И поэтому он поставил примерно такой же радикально-эстетический эксперимент, как Веллер в «Приключениях майора Звягина». Понимаете, майор Звягин, который с одной стороны спаситель, а с другой — убийца, это не тот герой, которому читатель должен сочувствовать. Это такая эстетическая провокация. Но, к сожалению, эта провокация воспринимается многими, как манифест. Поэтому Жеглов никак не христологический персонаж. Это персонаж такого силового толка, который в России никогда (если бы это не был Высоцкий) не мог бы претендовать на популярность. Понимаете, майор Пронин — это в лучшем случае анекдотический персонаж, это герой песни Высоцкого:
Враг не ведал, дурачина,— тот, кому все поручил он,
Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.
Неужели можно думать о России, что тот Жеглов, описанный братьями Вайнерами, мог бы быть русским национальным героем? Демагог, который воевавшему Шарапову говорит: «А пока ты там на фронте, мои ребята тут кровь проливали», на что Шарапов ему отвечает: «Я там, знаешь ли, тоже не на курорте был». В романе Жеглову противостоит именно фронтовик, разведчик Шарапов. Но вот Говорухин поставил такой эксперимент, взяв на роль Шарапова именно Конкина с его ореолом Павки Корчагина, с его десятью классами образования, написанными на лбу. Он сделал из него ведь не такого героя-разведчика, а книжного мальчика, что, прямо скажем, очень сильно относительно братьев Вайнеров смещено. И братья Вайнеры, в общем, с большим неодобрением относились к кастингу. Просто повальный фантастический успех картины, и ее великолепная профессиональная форма, чего уж там, и форма, в которой находился Говорухин как режиссер, и огромная аудитория,— это их в какой-то момент убедило. А так они, в общем, считали, что «Эра милосердия» написана несколько про другое.
