Честно скажу, я не знаю, что такое «этическая психология». И если бы кто-нибудь мне об этом сказал, я бы с удовольствием послушал бы специалиста. Что такое экзистенциальная психология, я знаю благодаря Франклу, что такое логотерапия; психология, исходящая из смысла жизни, — это для меня более-менее понятно. Но что такое этическая психология, для меня темна вода. Расскажите.
Этика действительно меньше всего интересует современных школьников. Я люблю цитировать эту фразу одного школьника в «Сечении»: мы говорили о том, что Дуня и Соня в «Преступлении и наказании» — проекция души и совести Раскольникова, и один мальчик сказал: «Неслучайно Соня сделана проституткой — с совестью всегда можно договориться». Я боюсь, что действительно честь — понятие более важное, чем совесть, потому что оно имеет дело с имманентностями. Совесть — «проклятый наставник», та проклятая совесть, к которой обращается Андрей Воронин в финале «Града обреченного», — это действительно тот собеседник, за которого мы чаще всего говорим, устами которого мы вещаем. И действительно, совесть легко купить и задобрить.
Я вспоминаю слова Андрея Синявского, который говорил: «Мы хорошо договариваемся с этикой, но с эстетикой попробуй договорись». Если текст объективно плох, то он плох. Поступок — там мы можем наврать себе все что угодно. Поэтому эстетика всегда бескомпромиссна. Ну и Бродский всегда говорил, что эстетика — мать этики. Не знаю, в таких ли они состоят родственных отношениях, но эстетика старше, отсюда выражение «некрасивый поступок», «неприличный поступок». Мне кажется, что для современного ребенка этика не то чтобы вторична, но несколько второстепенна, менее уважаема, менее авторитетна. Да, они вообще такие люди, склонные к, во-первых, довольно ровному эмоциональному фону (их не очень-то выведешь их себя)… Но, знаете, в романе, который я переводил («Для твоего же блага»), это хороший современный американский роман о современной школе, очень сатирический, жесткий, с нравами этой школы, изображенными с пугающей точностью… Там как раз в центре повествования Зак, этот мальчик, который сталкивается с учителем. Зак показался мне очень точным и очень типичным. И девочка Кортни, в которую он влюблен. У них такое представление о нравах — они снисходительные и немножко высокомерные. Потому что те этические проблемы, которые волнуют родителей, для них почему-то сняты. Они рациональнее, безусловно, но этими теплыми разговорами о совести и доброте не отделаешься. Тут нужны вещи более серьезные, чем доброта.
Я не хотел бы впадать в эти сентенции Ходасеввича, мол, «маленькую доброту, как шляпу, оставляй в прихожей». Ничего так не ценилось, как доброта. Когда Тихонов говорил:«Мы разучились нищим подавать.»… «Чем ты гордишься?» Да кроме этой доброты, этого крошечного очага милосердия, этой капли тепла ничего ценнее в 21-м и в 20-м веке уж точно не было, на ледяном холоде этого мира. Но есть вещи, которые помогают сохранить душу, и эти вещи как бы существеннее доброты. Правильно Цветаева пишет Бессарабову: «Вы добротой заменяете работу над собственной душой». Боюсь, что это суррогат, паллиатив. Труд нужен один, труд над душой. «А я вот работаю» — нет, ваша работа не самоценна.
Точно так же и доброта. Очень многие люди занимаются благотворительностью, но остаются при этом совершенно наглыми свиньями бесцеремонными. И поведение их при этом абсолютно неэтично. Огромное количество благотворителей сейчас травит Лиду Мониава, травить которую, по-моему, большой грех, и все это люди, у которых неколебимое представление о собственной этичности, его не пробьешь.
Когда травят Мониаву, иногда в этом засвечиваются люди, которые делали какие-то серьезные шаги для развития благотворительности в России, и за них больно. За нее больнее, но за них тоже. Этика — очень удобный предмет для манипуляции, она очень обратима. Этика очень легко становится на службу и к любому режиму, и к любому патриотизму, к любой идеологии. Поэтому я остаюсь, так сказать, сторонником эстетического подхода к мирозданию и очень рад, что современного подростка не так-то просто разжалобить, заставить проливать слезы и сопли. У этого есть свои минусы. Понимаете, я же довольно много общаюсь с этими «от 16 и старше»… И вот сидим мы после Свободного университета, эта любящая поговорить и почитать толпа (или вот сейчас, когда у меня был 4-дневный семинар для школьников, которые учатся писать рассказы): сидим мы и разъедаем торт, и мне хочется им пожаловаться на какие-то проблемы, но я прекрасно знаю, что в ответ наткнусь на ледяной душ, на иронию совершенно безжалостную, на кислоту, которой они будут мне выжигать эти человеческие… Поговоришь с ними о страхе старости, о муках совести или о тоске по каким-то обстоятельствам — они окатят тебя презрением, и что? Это тоже терапия особого рода.
