Аутизма я там особенного не вижу, а насчет пиар-хода – нет, это не пиар-ход. Понимаете, просто каждому человеку, видимо, органичен свой сценарий поведения. Кому-то, как Денису Драгунскому, важно ездить, встречаться с читателями, выслушивать их, зарисовывать новые социальные типажи. Я видел, как Драгунский общается с аудиторией: для него это такое же наслаждение, как для меня вести урок. Он пропитывается чужими историями, чужими настроениями. Это его способ познания мира.
Другие люди, как Сорокин, любят встречаться изредка и с немногими. Третьи, как Пелевин, не любят встречаться вообще. Но это нормально. Кстати, не хочу пролезать в один ряд ни с кем, но честно скажу: у меня в Москве довольно много было творческих встреч, презентаций книг. Сейчас их количество сократилось. Поэтических вечеров или лекций у меня стало больше, а вот жанров «вечера с читателями» у меня практически нет. Потому что либо мои книги рассылаются, либо там, куда я приезжаю, их нельзя доставить и продать. Это заменилось концертами – чтением стихов и лекциями. Скучаю ли я по этому творческому общению? Нет, не скучаю. Интервью, более-менее вменяемые, у меня вообще брали считанные разы. Николай Караев, пожалуй, да кто же еще-то? Так и не вспомнишь. Караев и сам интересный автор, чего же ему другого не расспросить.
Иными словами, та литературная жизнь, от которой воздерживается Пелевин, не особенно интересное мероприятие. А все самое нужное – то есть встречи с людьми, которые ему интересны, – у него есть. Сэлинджер же тоже не был затворником. Он общался с огромным количеством людей, у которых были сходные с ним интересы. А именно он был кинолюбитель. Он обменился 16-миллиметровыми пленками с другими коллекционерами, и они понятия не имели, что он еще что-то пишет при этом. Понимаете, главным кругом общения Шостаковича, помимо музыкантов и музыковедов, были футбольные статистики. Он безумно увлекался футбольной статистикой и знал ее гораздо лучше многих профессионалов. И эти люди понятия не имели, что этот Шостакович еще что-то там музицирует.
Думаю, что и у Пелевина есть такие увлечения. Может, какие-нибудь практики, может, какой-нибудь чай, может, музыка (он, я вижу, музыку хорошо знает). Я просто не вижу большого смысла в так называемой «литературной жизни». Я не понимаю, зачем люди ездят на книжные ярмарки. Сделку заключить? Так ее лучше заключить не на ярмарке. А с читателями встретиться? Так лучше с ними вступить в переписку.
