Если рассматривать книгу Андреева «Жизнь Василия Фивейского» как реминисценцию «Книги Иова» Ветхого Завета, гибнет ли герой в конце?

Самое прямое. У меня большая глава об этом в книжке про Маяка. Самое прямое влияние. Мне кажется, что Маяковский такой человек, который мало прочел, и то немногое, что он прочел, на него очень сильно повлияло. Леонид Андреев повлиял колоссально на всю драматургию мира, а особенно на драматургию российскую. Сам он тоже был под очень сильным влиянием Стриндберга и Ибсена. Конечно, Маяковский — прямое продолжение Леонида Андреева, особенно «Царя Голода». Перечитайте «Царь Голод», а потом трагедию «Владимир Маяковский». Вы увидите прямую связь. Правильно совершенно писал Чуковский, что в драматургии Леонида Андреева он не рисует, он малюет на заборе. Но театр — это же дело такое грубое, почему я,…

Драматургию Маяковского часто ставят поверхностно и глупо. Видите, для того чтобы ставить ее, как Мейерхольд, удачно,— и то не все получалось, надо знать её корни. А корни её символистские. Очень редко, к сожалению, высказывалась мысль, а доказательно и полно она вообще развита 1-2 раза, в том, что корни драматургии Маяковского — это, конечно, Леонид Андреев. Преимущество Маяковского, довольно серьезное, было в том, что он был человеком к культуре довольно свежим. Он прекрасно знал живопись и очень хорошо воспринимал всякого рода визуальную культуру. Брака, Пикассо понимал хорошо, Леже, Сикейроса, конечно. Но он, мне кажется, совершенно не понимал большую прозу. И думаю, что не читал…

Я не считаю «Сашку Жигулева» сильным романом. В принципе, романная форма — это не форма Андреева. Он гениальный драматург, очень хороший новеллист. Но у меня сложное отношение к роману. В общем, «Сашка Жегулев» кажется мне после единственного прочтения книгой довольно дурного вкуса. Как, собственно, и «Роман-царевич» Гиппиус, как и «Конь бледный» Савинкова. При том, что Савинков (Ропшин) замечательный писатель. Но это не лучшее, что написал Андреев. Хотя, безусловно, для первого знакомства это впечатляющее чтение. А тогда же мистика была абсолютно естественна. Она входила в историософию.

Вот здесь, понимаете, мне кажется, мы несколько узко и слишком негативно пониманием самоуничтожение. Для модерна несколько вещей естественны, которые мы можем перечислить: искусство шагает на улицы и становится участником жизни, искусство перерастает в жизнетворчество; разум контролирует чувства; идея прогресса и просвещения всегда на первом месте. И конечно, ценность человеческой жизни для модерниста ничтожна, потому что для модерниста он сам — один из главных инструментов изучения мира.

Вот я писал для одного журнала исторического статью о том, что действительно женщины Голливуда, периода голливудской славы, были, как правило, очень несчастны в личной жизни — все в…

Чуковский — великий критик, хотя мне кажется, что главное его достижение — это такая «теория непрагматизма», которую по-своему подхватил Ефимов в практической метафизике. У Чуковского была такая идея, которая пришла к нему в голову в 18-летнем возрасте, он тогда же опубликовал эту статью у Жаботинкого в какой-то газете. И правильно совершенно Жаботинский ему дал опубликовать это философски незрелое, но абсолютно провидческое сочинение. Он потом всю свою жизнь построил на этой теории непрагматизма. В общем, если формулировать известным каламбуром: «Пишите бескорыстно — за это больше платят».

Иными словами, то, что человек делает ради прагматики, никогда не получается.…

Я думаю, прав Вересаев, который сказал: «Я, в отличие от Андреева, был на войне и я ее воспринимаю иначе. Там к ужасу привыкаешь, а он пишет так, как будто ужас войны продолжает тебя лупить по глазам, по сердцу, по нервам каждый день. Тогда можно сойти с ума». А самое ужасное в том, что это все становится буднем, рутиной.

Но сам рассказ очень талантливый. Понимаете, какая вещь? Андреев очень талантливый. Он ослепительно талантливый писатель. Достоверен он или нет, есть ли у него вкус или такт, можно спорить о «Рассказе о семи повешенных», можно предъявлять претензии к «Моим запискам», мы их как раз проходим сейчас в рамках университетского курса в Бард-колледже в теме «Тюрьма, ссылка и…

У Леонида Андреева есть такие странные стихотворения в прозе, а это в чистом виде такое стихотворение в прозе. Никакого особенного смысла там нет, но это рассказ о писателе (правда, там это не названо своими именами). Там пожары, горит соседняя деревня, тяжелый страшный дым, страшная атмосфера пожара. И набат звенит. Вдруг лирический герой (или автор) видит, как рядом с ним появляется высокий тощий человек, который тоже, как набат, начинает произносить: «Бам-бам-бам!». Это очень страшно, по-андреевски, написано. Человек, который увлекся тревогой, перенял эту тревогу и стал по-набатному орать. И он становится вечным спутником главного героя. Может быть, это такая метафора…

Да я бы не сказал, что он стоит особняком. Проблема в том, что людей его поколения, да и собственные его тексты мы знаем очень мало. Пропал роман «Странники ночи», пропало огромное количество стихов. Он чудом восстановил «Розу Мира» перед смертью. 

Андреев принадлежит к поколению, которое было не просто выбито (он участвовал в войне и мог много раз не вернуться оттуда), но к поколению, которому грубо заткнули рот. Он ровесник Благининой, он ровесник Тарковского и Штейнберга.  Это поколение было загнано в переводы, либо сидело, либо молчало и писало всю жизнь в стол. Поэтому самое удивительное, что контекст андреевского творчества, метафизики вот этой, из которой, на мой…

Нет, ребята, это не готика. Потому что Клара Милич обещает Аратову, обещает Якову после смерти воссоединение и счастье, и, конечно, мир окружён страшными снами, да, но эти страшные сны только до тех пор, пока Яков её отвергает. А как только он её полюбил и понял, за гробом всё будет прекрасно, и помните светлую улыбку на его лице, с которой, собственно, Аратов умирает. Потом вспомним «Майскую ночь». Конечно, мир Гоголя страшный мир, и в конце концов Гоголь в этот страх провалился. Но и в страшной мести бог всё-таки носитель доброты. Помните, он говорит: «Страшна казнь, тобой выдуманная, человече, но и тебе не будет покоя, пока враг твой мучается». То есть бог всё-таки носитель справедливости, а не зла. В…

Ну, скандинавская литература в той или иной степени оказала влияние на всю европейскую и, рискну сказать, и на американскую литературу модерна. В первую очередь, Ибсен отдувался за всех, во-вторую, Стриндберг. Я сейчас скажу довольно парадоксальную и, конечно, навлекающую на меня всякие громы, вещь, но дело в том, что островная культура или, во всяком случае, культура, близко граничащая с морем, со стихиями, с горами, с лавинами, она по определению очень вот смертоцентрична, как заметил когда-то Гребенщиков: «Японская культура построена вокруг идеи смерти, потому что вся Япония построена на идее предела». Ну, там, куда ни шагнёшь, обязательно или извержение вулкана, или море, она вся зажата…