Как раз «Западня» не пришла бы мне в голову первой. Я когда-то за день прочел «Карьеру Ругонов». Ну что хотите — мне было 12 лет. Для меня любовь Сильвера и Мьетты была личной драмой, личным переживанием. Я до сих пор думаю, что лучшая история подростковой любви, лучшее, что вообще написано о любви подростков — это «Карьера Ругонов».
Я прочел ее за день. Я в своей жизни 3 книжки (в этом возрасте) прочел за день: «Остров сокровищ» Стивенсона (я могу сколько угодно ругать эту книгу, но оторваться от нее нельзя), «The Picture of Dorian Gray» в оригинале и «Карьеру Ругонов» за сутки, за день. Ну, время было — что делать?
А вот из других романов Золя — у нас здесь с матерью общий вкус. Я дико люблю «Страницу любви», потому что там образ Жанны такой интересный. Тоже, в общем, детский роман. Безумно люблю «Человека-зверя» — роман о маньяке, очень увлекательный. Безумно люблю финал, последнюю части «Жерминаля». Эта страшная сцена подземный любви… И вообще мне героиня там нравится — эта курносая девушка с крупными зубами. И конечно, в «Докторе Паскале» вот эта чудовищной силы сцена, когда умирает правнук тети Диды, истекает кровью, а она смотрит на него и бормочет: «Жандармы, жандармы…». Тут Шекспир курит.
Ну и, наверное, мне (по крайней мере, в то время) безумно нравилось «Творчество». Клод Лантье… Тут еще, конечно, срабатывала НРЗБ ее авторитет. Потому что для нее это был любимый роман — лучшее описание творческого процесса, лучший экфрасис в литературе — такая живопись. Но вообще дух передвижничества — то, что сказала Ахматова, что живопись съела литературу — это описано там как нигде. Есть два великих романа о декадентах — «Луна и грош» (но он, конечно, далеко не такой декадентский) и «Творчество».
Вот Клод Лантье — это грандиозная фигура. Этот несчастный мальчик, который у него родился, который повторяет: «Хорошенькая кошка, противная кошка» — этот несчастный большеголовый мальчик с водянкой… Как страшно! Понимаете, какую-то готику обыденности, готику обыденной жизни Золя умел делать сильнее, чем Леонид Андреев. И даже, знаете, скажу я вам, при всей моей любви к Леониду Андрееву — это крупный писатель, вопросов нет, лучший русский драматург, по-моему (во всяком случае, самый эффектный) — но весь Андреев помещается в один роман Золя. Тем более, что Андреев романы писать совершенно не умеет. А Золя с романом, с этим князем жанров, чувствовал себя абсолютно свободно.
Конечно, и «Чрево Парижа» с божественными описаниями еды. Причем эти описания прогрессируют, они уходят в сторону гниения. Сначала это утро — свежесть, свежие моллюски, свежая зелень, брызги воды, пробуждающийся Париж… А потом этот день, разгар дня — гниющий сыр, из которого выползают личинки… Ой, как это всё сделано! Я когда впервые попал в Париж на рынок — далеко не чрево Парижа, обычный утренний рынок, но у меня было ощущение, что я просто прикоснулся к собственному детству. Потому что «Ругон-Маккаров» я читал в основном гуляя у нас на улице Дружбы в этом сквере. И он до сих пор для меня как-то связан с Парижем неописуемым образом.
Но вообще надо сказать, что «Карьеру Ругонов», да и вообще «Ругон-Маккаров» надо читать с 12 до 16. Тогда возбуждает всё. А эти книги же написаны на каком-то пределе эротической насыщенности. Безумный Золя, который так много и так долго воздерживался, который действительно это буйство плоти постоянно смирял аскезой, сублимировался только в литературе.
И конечно, эротическое напряжение «Ругон-Маккаров» — оно страшное! Удивительно, что он до 50 лет, когда закончил цикл, сохранил такой жар и, кстати говоря, такую истовость отношения к женщине. Там же потрясающая сцена, когда Клод Лантье встретил свою будущую жену, эту идеальную натурщицу. Я до сих пор помню этот тугой шелк, который после дождя ее облекал при первой встрече, когда он привел ее домой.
Нет, божественная проза! Золя весь, по-моему, читается очень хорошо. Мне когда-то Жолковский сказал эту до сих пор любимую свою фразу: «За то, что вы прочли всего Золя, вам можно простить, что вы написали всего Быкова». Это, конечно, жестоко, но к Жолковскому у меня тоже такое отношение — почти сыновнее (хотя он совершенно не нуждается в этом), и я ему этот цинический грех охотно отпускаю.
Но прочесть Золя — не подвиг. Скорее наоборот: прочесть Золя — это такое sinful pleasure. Я помню, что я мог что угодно пропустить — уроки или какого-то репетитора, опоздать — потому что я читал какие-нибудь такие золяшные сочинения. Ой, а «Разгром» какой роман! Ребята, а «Тереза Ракен» еще до всяких «Ругон-Маккаров» — плохо, что ли? Помилуйте! А фильм какой!
Другое дело, что сопереживать его героям тоже не очень легко. Ну в «Накипи» — какие там герои? «Проступок аббата Муре», «Завоевание Плассана» — кому там сопереживать? Конечно, «Накипь» страшный роман. Естественную брезгливость он вызывает довольно сильно. Cцену родов в горшок, я думаю, многие запомнят — когда она потянула за кишку, и выпал целый ком (послед, имеется в виду). Прости, Господи! Но это впечатляло. Ведь в литературе необязательно переживать — можно дистанцированно любоваться.