Видите ли, новый роман Сорокина только что дочитан и здесь передо мной лежит. Он понравился мне меньше «Метели». «Метель» была гораздо лиричнее и как-то пронзительнее. А в общем и целом, чтобы свои впечатления как-то уложить, мне понадобится, я думаю, еще какое-то время.
Андрей Архангельский предложил когда-то вместо «Сорокин написал новый роман» говорить «Сорокин написал еще один роман». Действительно, варьируются все прежние темы, не меняется манера, даже лексика. Есть совершенно пронзительные куски.
Мало кто, как Сорокин, умеет, подобно Линчу в «Человеке-слоне», заставить полюбить монстров. Уж эти так называемые бути, мутанты — на что они уродливые и даже неантропоморфные, а как-то привыкаешь и полюбляешь. Как писателей-мутантов в «Голубом сале» — монстры, но их так жалко. Да и вообще все монстры Сорокина очень сентиментальные. Это в нем откуда-то из глубокого советского детства, когда мутант Чебурашка всем нам безумно нравился.
Если говорить как-то про роман в целом, понимаете, мне сейчас присуща такая острая тоска по литературе живых человеческих эмоций. В романе Сорокина на большей части его протяжения их нет. Там герои действительно фантомны, и как-то ни проникнуться к ним, ни сопереживать им никак не получается. При том, что придуманы они иногда очень хорошо. Но в них не веришь, с ними не с относишься. Вот писателей-мутантов, выделяющих голубое сало, еще можно было поверить. Они были описаны с высокой долей сострадания. Или в маленьких лошадок в «Метели». А здесь всё-таки некоторый перебор именно по части фантазма.
Но Сорокин всегда интересен — это бесспорно. Просто другое дело, что тот образ будущего, который там рисуется, настолько далек от настоящего, настолько экзотичен и настолько расчеловечен, что у меня чаще всего не получается сопереживать. А мне хотелось бы, я по этому соскучился.
В остальном — ну что? Если забыть о том, что это Сорокин, это такая крепкая футурологическая фантастика — далеко не первого ряда, но симпатичная. Но мы же Сорокина любим как бы не за это. Мы его любим либо за изобретательную садическую жестокость, либо за очень точное пародирование, за великолепные стилизации. А фантастика у него, мне кажется, всегда немножко смахивала на изобретение велосипеда, как вся «ледовая» трилогия. Но всё равно это любопытно. По крайней мере, читая, не скучаешь. Я, может быть, посмотрю, что мне будет нравиться через неделю.
Дело в том, что написать в России что-то принципиально новое очень трудно. Гоголь же задохнулся, работая над 2-м томом — именно потому, что 1-й том уже содержал полный реестр России, и в ней ничего не прибавилось. Приходилось выдумывать это будущее. Как Уленьку, или как Тентетникова, или как Хлобуева.
Он угадал очень многих героев — Облонского, например, или Муразова (будущего Иудушку Головлева). Хлобуев — это совершенно явный Облонский, Тентетников — Обломов, Костанжогло — Левин, Уленька Бетрищева — тургеневская девушка и так далее. Он уловил то, чего еще не было.
Но что можно угадать в сегодняшней России? Прогноз у Сорокина уже дан 10 лет назад — «будет ничего». Даже более того, 15 лет назад. Уже видите, время-то как спрессовывается. Так что в стране, где не происходит ничего принципиально нового, очень трудно написать принципиально новую прозу. Лучше уж отвлечься на какой-то совершенно экзотический материал, совершенно нерусский, не вызывающий, например, гулаговских ассоциаций.
