Да, безусловно. Тут дело не в «Слове пацана». Поэтому-то я взял эту тему в Барде. Дело в том, что kidalt и young adult – это литература будущего. Посмотрите: единственный отдел книжного магазина, где слышится щебетание и где толпятся люди, – это подростковая проза. А поскольку «Слово пацана» – это история подростковая, это история о переходном возрасте и сопряженных с этим переломов сознания, – это, я думаю, первая ласточка могучей моды на подростковую культуру.
Понимаете, это безобразие (и в «Слове пацана» это так), что до сих пор все подростковые тексты кружатся вдоль трех тем… Вот как раз пришел будущий читатель young adult и говорит, что писать надо для него.
Ведь это, понимаете, безобразие, «безарбузье» полное, что до сих пор вокруг трех сюжетов вертится young adult: новенькая/новенький пришли в класс и столкнулись с буллингом, барышня и хулиган (любовь поверх семейных классов, «Ромео и Джульетта»), warriors (подростковые драки и война группировок). Выше этого, дальше этого никто никуда не пошел. А ведь подростковый период – это время таких драм, такой физиологической бури, такого столкновения с собственным телом, с его непредсказуемыми реакциями. Кстати, young adult – это «Страдания юного Вертера». Это первый young adult в прозе, тогдашний 25-летний по опыту и быстроумию вполне сопоставим с сегодняшним 15-летним. Просто он акселерат.
Но ведь «Страдания юного Вертера» – классическая подростковая литература. Не будем забывать, что автору, когда он это навалял, было 25 лет. По тем временам, это колоссальная молодость. А 50 лет – это старость, 25 – активная молодость. По тем временам, срок активной жизни человека составлял 30, 20, а иногда и 10 лет. Поэтому «Страдания юного Вертера» – это как раз показатель того, что янг-эдалтовская проза может и должна становиться главным фактом, главным обсуждаемым текстом года, как было с «Вертером» и как сейчас, простите, происходит со «Словом» этого несчастного пацана. Тем более, что в «Слове пацана» очень многие тонкие вещи обозначены.
Самая главная вещь – это противостояние Андрея и Марата, конечно, условно говоря, Пальто и Маратика. Попробовали и убедились: интеллигент стал большим пацаном, чем пацан, а пацан – приспособленец. Ну это сюжетная схема «Сотникова», когда интеллигент оказывается больше укоренен в жизни, чем такой просольный мужичок, в терминологии Арестовича. А вторая проблема, которую показало «Слово пацана» просто вот лицом к лицу, – это проблема гораздо более существенная, чем об этом принято думать.
Почему треснул Советский Союз? Он чудовищно расслоился. Нам показали один слой жизни, но обратите внимание, что в этом сериале вообще нет образов учителей (кроме англичанки, которая красную метку вышила на шапке), нет родителей (кроме андреевой мамы безумной, которая не самый типичный представитель; есть папа Адидаса, но действия этого папы сводятся к невнятным крикам «вот я в твои годы»). Это 1987 год – год, когда чудовищные сдвиги происходят в русской культуре, когда печатают ненапечатанное, когда ГУЛАГ становится главной обсуждаемой темой, когда идеальная среда для социального проектирования, люди пытаются понять, как перепроектировать Советский Союз. А в жизни пацанов этого нет вообще.
Больше того, не только пацанов, этого нет и в жизни бабки Желтого этого несчастного, в жизни этих девочек, в жизни этих учителей. Ничего не происходит. Это чудовищное расслоение, когда для одних 1987 год – это год великих возможностей, для других – год освобождения, для третьих – бандитского беспредела, а для четвертых – пацанской самоорганизации, которая как-то этому беспределу противостоит. И понимаете, вы нигде не найдете точек пересечения этих слоев. Гибнет царство, разделенное в себе. Как у Бабеля в «Старой площади»: социальное расслоение – это самое страшное.
Потому что вот сегодня российское общество являет пример еще большего расслоения, еще большей пестроты. Есть Москва, есть Петербург, который совершенно отдельно, есть провинция средней полосы, есть Урал и Сибирь. Самое страшное, что теперь это расслоение идет уже не по вертикали, не от интеллигенции (условно говоря) до чушпанов. Интеллигенция – это тоже чушпаны своего рода. Условно говоря, расслоение идет не от власти до низов, а по абсолютному расслоению страны в географическом смысле. Поэтому распад империи является самым страшным страхом у патриотов. Потому что уже у жителей Екатеринбурга и жителей Москвы (или жителей Владивостока) гораздо меньше общего, чем было 20 лет назад. А почему? Потому что, как сказано у того же Набокова, «отбежал, думая о собственном спасении». Каждый регион думает о собственном спасении. И это вполне естественно, не вижу никакой разницы.