Ну, видите, Грин — писатель, который работал с наслаждением, и поэтому с наслаждением мы его читаем. Есть известный мемуар о Грине, кажется, Всеволода Рождественского, хотя я не уверен. На каком-то литературном сборище в конце двадцатых Грин, приехавший в Петербург, в Ленинград за гонорарами, одиноко стоял. К нему подошёл мемуарист и спросил: «Вам нехорошо, Александр Степанович?». Он сказал трагическим, печальным, своим глуховатым голосом: «Когда Грину нехорошо, он уходит сюда,— и постучал себя по лбу.— Смею вас уверить, там хорошо». Это правильная позиция.
И действительно, в прозе Грина хорошо, потому что это проза человека, сбежавшего ну от очень ужасной реальности, сбежавшего под страшным напряжением. Понимаете, как врывается под диким напряжением, под давлением иногда пар — вот так Грин сбегает от очень страшной реальности в своё заветное волшебное пространство. И счастье этого побега, его радикальность, скажем так, мы ощущаем. Нет литературы, которая бы лучше утешала, чем Грин. Ну и конечно, он был виртуозным сновидцем и замечательным стихослагателем.