С какими поэтами Серебряного века Вы могли бы дружить? Например, с Гумилёвым?

Это очень просто. Потому что он был директором Царскосельской гимназии. Вот и все. Он был для него неоспоримым авторитетом не столько в поэзии, сколько в жизни. Он был учителем во всех отношениях. Хотя влияние Анненского на Гумилева, я думаю, было пренебрежимо мало. Сильно было влияние Брюсова и, уж конечно, влияние русской классики, влияние Киплинга, в огромной степени — Бодлера, Малларме. Думаю, что в некотором смысле на него повлиял и Верлен, думаю, что в некотором смысле и французская проза. Но в наибольшей степени думаю, все-таки, Брюсов и Киплинг, от которых он отталкивался и опыт которых он учитывал. А что касается Анненского, то он повлиял на Ахматову. «Кипарисовый ларец», который Гумилев…

Я думаю, два таких человека было. Один, безусловно, Гумилев. Мне кажется, что его стихотворения (во всяком случае, его потрясающие совершенно тексты, вошедшие в последнюю книгу, в «Огненный столп») обещали нам какого-то совершенно гениального духовидца. И неслучайно Ахматова называла его поэтом прежде всего духовного, блейковского плана. Мне кажется, что это действительно великий в потенции поэт. Да и хватает великого в его опубликованных текстах.

Второй — это проживший всего двадцать лет (или даже девятнадцать) Владимир Полетаев. Абсолютно гениальный молодой поэт, у которого уже, по-моему, по первым стихам (13-, 14-летнего подростка) было понятно, что он мог бы убрать, вообще…

Если понимать под литобъединением ЛИТО петербургского образца, то в залог успеха только в том, что в его основе будет стоять талантливый человек. Как ЛИТО Лейкина, ЛИТО Яснова, ЛИТО Слепаковой, в котором я занимался. В Питере очень органична эта система ЛИТО. Вышли все они из литобъединения Глеба Семенова, который был гениальным педагогом прежде всего потому, что там был жесткач настоящий. Семенов никого не щадил. Я видел подборки Слепаковой, Кушнера, Житинского с его пометками на полях — это было безжалостно. Иногда напротив длинного и блестящего стихотворения стоит косая черта и написано: «Две строфы». Он жестко требовал сокращать, он выбивал многословие, прекраснодушие.

Он…

Слушайте, сколько угодно! Например, после «Бедной Лизы»:

Под камнем сим лежит Эрастова невеста:

Топитесь, девушки, в пруду довольно места.

То, что волна женских самоубийств на почве несчастной любви, причем не  только среди простолюдинок (простолюдинки не читали Карамзина), вполне себе имело место. Более того, многие волны суицидов и вообще такого жизнестроительства в подражание литературе очень характерно для Серебряного века. Сколько народу – и об этом Леонид Мартынов пишет в «Воздушных фрегатах» – перестрелялось после самоубийства Отто Вейнингера. Насчет литературных героев – тоже  бывало. Анна Каренина не вызвала такой…

Я не могу точно вам сказать, что было причиной его гибели конкретно. Это, мне кажется, тот самый случай, когда своя своих не познаша, потому что именно гумилевские идеи лежали в основе поэзии 30-х годов: поэзии Симонова, поэзии Тихонова, Луговского времен «Большевиков пустыни и весны». Идея экспансии — арктической, южной, пустынной, идеи освоения, несколько конкистадорские. Мне кажется, что Гумилев, если бы его сумели убедить, мог бы стать как раз одним из апологетов идеи чести, такого нового аристократизма. Я не уверен, что Гумилев спелся бы с советской властью, но во всяком случае, советская власть могла бы какие-то его идеи поставить себе на службу. Убивать его советской власти, как мне…

Как раз то, что Блок пошел на войну и был там табельщиком, был любимым товарищем,— это проявление гамлетовского, христианского отношения к судьбе. Может быть, это убило его дар: он там за девять месяцев не написал ни строчки, он написал матери, что «я толстею и глохну», но вместе с тем, как мне кажется, это очень по-блоковски. По-гумилевски — пойти добровольцем и стяжать три Георгия, третьего ему не успели вручить — кончилась империя. А пойти на войну и скромно служить в провинции табельщиком по Блоку — это очень логичное продолжение судьбы.

Смысл «Жирафа» Гумилева в том же, в чем смысл и другого любовного стихотворения: «И, тая в глазах злое торжество / Женщина в углу слушала его». Там ещё «догорал камин он стоял один…». Он рассказывает о своих странствиях, где он герой и конкистадор, а покорить женщину он не в состоянии. Просто потому что это другая стихия. Мои школьники, которые ходят на «Быкова и детей», утверждают, что это намек на то, что женщина — это лунный миф, а мужчина — миф солярный. И она не может потому его понять и выслушать, потому что она вообще существо темное, темной природы, а он — рационалист. Им интереснее так думать, им интересен этот миф, они увлекаются всяческим геномом, и их это занимает. Меня эту…