Видите, какое дело. Он же почти добился публикации у Твардовского своего такого романа-повести «Зима 53-го», но там слишком мрачный взгляд на происходящее. Вот Горенштейн в романе «Место», он отчасти приспособил (хотя он не читал, конечно), он отчасти повторил для советской России тему «Invisible Man» — поиск идентичности, опыт приспособленчества. То, как Цвибишев выгрызает себе место… Но Цвибишев его выгрызает, а у Эллисона, наоборот, просачивается герой, теряя себя, и вписываясь в среду. У Эллисона он исчезает, а Цвибишев, наоборот, оформляется во что-то прочное, как соль, говоря по-пастернаковски. Довольно страшный опыт. О сравнении этих двух романов можно было бы написать отличную совершенно историю.
Теперь — вот что мне кажется важным применительно к Горенштейну. Да, у Горенштейна жестокий взгляд на вещи. Да, это взгляд потерявшегося ребёнка. Но при всём при этом это невероятно сентиментальная, горячая, живая проза, и поэтому, может быть… Ну, как бы она эмоционально по диапазону своему превышает советские каноны. «Дом с башенкой» — очень страшный текст. Знаете, а почему не могло быть напечатано «Искупление»? Только из-за еврейской темы? Нет. Из-за того, что масштаб автора, его зрение — оно слишком жестоко, оно превышает какие-то рамки. Горенштейн был за гранью цензуры, потому что он был слишком массивен, слишком масштабен.
Понимаете, запрос… Вот! Вот теперь я могу наконец сформулировать. Вот в чём польза устных эфиров. Горенштейн — это писатель такой изобразительной мощи, что за ней угадывается, не может не угадываться мировоззрение, личная концепция. И концепция эта противная советскому строю, неприятная, несовместимая с ним — библейская концепция, библейский масштаб виден в этом последнем иудейском пророке. А Горенштейн, конечно, великий иудейский пророк. И «Искупление» об этом, и «Попутчики» об этом.
Я когда перечитывал «Попутчиков» для своих литературных нужд. Господи, какой ожог! Как невыносимо это читать! Как страшно! Какая плотность страшная! Как пахнет от каждой страницы! Ну невыносимо! Понимаете? И конечно, ничего, кроме «Дома с башенкой», он не мог бы при советской власти напечатать — просто потому, что даже, понимаете, крошечный, миллиметровый фрагмент этой картины показывает, что на ней нарисовано ну что-то очень несоветское.
