Как можно объяснить полный ненависти очерк Фридриха Горенштейна о Василии Шукшине? Почему Шукшин в большинстве мемуаров выведен неприятным?

Ну а Шукшин? Великий актёр, очень крупный режиссёр и, безусловно, замечательный писатель. Как я отношусь к стихам упомянутой троицы? Лучше всего, конечно, к стихам Филатова. Я считаю, что Филатов вообще был скорее профессиональным поэтом. То, что он пошёл играть — это было следствием отчасти его неверия в собственный литературный дар. Слава богу, под действием Любимова и таганской атмосферы он закалился как-то, усовершенствовался и начал писать прекрасные, очень разнообразные стихи. И я, кстати, был одним из слушателей, когда, написав «Опасный, очень опасный» по «Опасным связям», он устроил читку у себя дома. Он читал как актёр блистательно! Я тогда пожалел: как жаль, что он никогда это не…

Видите, какое дело. Он же почти добился публикации у Твардовского своего такого романа-повести «Зима 53-го», но там слишком мрачный взгляд на происходящее. Вот Горенштейн в романе «Место», он отчасти приспособил (хотя он не читал, конечно), он отчасти повторил для советской России тему «Invisible Man» — поиск идентичности, опыт приспособленчества. То, как Цвибишев выгрызает себе место… Но Цвибишев его выгрызает, а у Эллисона, наоборот, просачивается герой, теряя себя, и вписываясь в среду. У Эллисона он исчезает, а Цвибишев, наоборот, оформляется во что-то прочное, как соль, говоря по-пастернаковски. Довольно страшный опыт. О сравнении этих двух романов можно было бы написать отличную…

Гоша Цвибышев — это одно из внутренних «я» Горенштейна. Уязвленный человек подполья, человек Достоевского, который выгрызает себе место в мире, и который пытается наконец компенсировать отсутствие этого места речью, как в финале. Но, конечно, Гоша Цвибышев, который еще вдобавок проходит там через московские кружки 70-х годов — еврейские, националистические, подпольные, самые разные — это, конечно персонаж гротескный.

Это очень страшная книга, «Место», очень противная. Горенштейн, конечно, великий писатель, но писатель мрачный, писатель черный. У него есть более или менее светлые, радостные сочинения — такие, как «Улица красных зорь». Но в основном он о человеке очень дурного…

Егор Прокудин — это другой случай. Это типичный герой Шукшина. Это человек, который оторвался от почвы, но не нашел себя в городе. Такой люмпен. Деклассированный элемент, ну, крестьянин, который хочет быть крестьянином, но уже не может. И не может не потому, что он стал уголовником, а потому что он сам попробовал многие из соблазнов, и не влезает как рыбка-бананка, не влезает в прежнюю жизнь. Собственно, и трагедия-то его в «Калине красной», это то, что он пытается жить нормальной крестьянской жизнью, а у него не получается. Это не они его убили. Он бы всё равно сбежал. Там потрясающая же эта сцена «народ для разврата собрался». Ему в селе-то тесно. Он уже давно не оттуда. Что он превратится в этого своего…

А вот и нет! У Шукшина маленький человек с комплексами — это Глеб Капустин. Но это не Егор Прокудин, это ни в коем случае не персонаж рассказа «Сапожки», который покупает дочери пипеточки. Это ни в коем случае не мастер из «Мастера». Шукшин маленьких людей не любит. Даже шофер из «Мой зять украл машину дров» никак не маленький человек. Даже мужик из рассказа «Верую!», одержимый такой тоской по богу. И очень Шукшин прав, видя в этой тоске пустоту в душе. И фельдшер из «Шире шаг, маэстро!» никоим образом не маленький человек. Маленький человек — это «Чередниченко и цирк»: «Зачем вам эта багема?». Такое у меня есть ощущение.

Говорил уже много раз, что не думаю, что это такая советская «Палата №6», и точно так же, как «Палата №6», она представляет всех советских типажей. Такая метафора России, которая тогда была спрятана в клетке для умалишенных, а теперь в вытрезвителе. Это находится в русле всего позднего творчества Шукшина, который писал о вырождении русской нации, о трагедии, о гибели ее; о том, что он в этой нации все более одинок.

У меня есть ощущение стойкое, что сочинения Шукшина последних лет — это свидетельство его маргинальности, его невстроенности в жизнь: он от одних отстал, к другим не пристал. Есть действительно некое чувство, что его поздние рассказы (в частности, «Рассказ» — текст совершенно…