Войти на БыковФМ через
Закрыть
Литература

Не кажется ли вам, что роман Фицджеральда «Великий Гэтсби» — это американизированная версия «Героя нашего времени» Лермонтова? Видите ли вы схожие черты?

Дмитрий Быков
>250

Это ничего не имеет общего с «Героем нашего времени». Если подразумевать под этой параллелью, которую вы имеете в виду, скажем, поздно возобновившийся роман Гэтсби с Дейзи и как бы это проекция отношений Печорина с Верой — это совсем другие отношения. Дейзи не любит никого, она абсолютно холодная кукла, а Вера страстно влюблена в Печорина. Вы там вспомните, как Дейзи в начале романа говорит — «Я много испытала. Мне ничего нужно» — и как она потом с восторгом погружается лицом в эти сорочки Гэтсби, говоря — «Я никогда не видела столько красивых сорочек». Это женщина, которая по-настоящему, может быть, и выжжена изнутри, но там никогда и не было ничего особенного. Она с легкостью предала свою любовь и за бриллиантовое колье вышла замуж. И, вообще, Дейзи — это героиня довольно неприятная.

Тут есть параллель другая. Параллель между Фицджеральдом и Олешей. Понимаете, ведь почти одновременно два будущих алкоголика, которые потом спились именно от невозможности вернуть очарование эпохи, два гения, которые… Как вы знаете, гений отличается от таланта тем, что умеет что-то одно, а не все сразу. Два гения, два узких специалиста написали два романа, поражающих прежде всего изяществом. Вот говорил же Олеша, что от рукописи «Зависть» исходит эманация изящества. Вот он так себя хвалил. Потому что книга была дана не ему, а как бы через него. И та же история с «Великим Гэтсби».

Эта книга поражает своим изяществом, округлостью формы, законченностью, закольцованностью всех мотивов, тонким подспудным щебетанием, по-набоковски говоря. Это прелестные две книги. И в основе обеих лежит поэтика зависти. Ну, Фицджеральд чуть раньше, в 25-м году, Олеша в 27-м, но, кстати говоря, они друг друга, естественно, не читали. Олеша вообще не очень следил за западной литературой, он, мне кажется, если и читал, то по-польски, а, может, по-французски, но Фицджеральда он не читал. А уж понятно, Фицджеральд не читал «Зависть», хотя это довольно известный роман 20-х годов. Обе эти книги выдержаны в жанре поэтики зависти, в рамках поэтики зависти, потому что главный герой, кстати, неслучайно некоторое наглядно сходство Ник Каррауэй и Ник Кавалеров (Николай Кавалеров). Это два человека, которые со стороны смотрят на удачников, на везунчиков, на детей эпохи. Смотрят с завистью, конечно — как Ник на Гэтсби, как Кавалеров на Бабичева, но и с легким, тайным состраданием, потому что они понимают, что дети эпохи умрут вместе с эпохой.

А они — люди вне времени, покорные законам изящества, а не законам эпохи, поэтому от них что-то останется, а от Бабичева и от Гэтсби — одно воспоминание. И все их предадут, понимаете. Как предали Гэтсби, как в далеком 37-м, мы знаем это уже заранее, предадут Бабичева. Это судьба героя, который подхвачен эпохой, который вознесен ею на гребень волны и который вместе с ней низринется в ничто. Это очень печально, но это так. Я, в общем, радостно, с каким-то горьким наслаждением смотрю на триумф этих двух странных книг. Понимаете, они сделаны поперек всех законов, поперек даже законов читательского восприятия. Они такие тонкие, такие сложные, что они не должны были стать хитами. Но и «Зависть» Олеши — главный бестселлер 20-х, и это надо было обладать глухотой Маяковского, чтоб пройти мимо этой книги и мимо, скажем, Ильфа и Петрова. Точно так же и триумф Фицджеральда с этой книгой, её бесчисленные экранизации, переиздания, её попадания в программу. Правда, она не очень массово была раскуплена — 24 тысячи экземпляров всего он продал при жизни, но культовый статус этого романа был бесспорен. Не многие его высоко оценили. И на этом фоне, конечно, особенно очевидно ремесленничество Хемингуэя. Вот как при Олеше был свой такой искуситель-ремесленник Катаев, так и при Фицджеральде — такой высокомерно на него взиравший Хем. Но по сравнению со звонкой, воздушной, такой полной каламбуров и метафор прозой Фицджеральда, совершенно, в общем, ничтожна хемингуэевская потуга всегда писать с подтекстом, его многочасовая работа над крошечным рассказиком, его стиль такой деланно мужественный. Фицджеральд — птица певчая, а Хем — это какой-то клекот мучительный. И, конечно, Хемингуэй прекрасно понимал, что он — талант, а Фиц — гений. Да, ничего не поделаешь.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Почему именно к 1837 году Михаил Лермонтов мгновенно стал известен, ведь до этого было десять лет творчества, и на смерть Пушкина писали стихи многие?

Во-первых, не так уж много. Вообще, «много стихов» для России 30-х годов — это весьма относительное понятие. Много их сейчас, когда в интернете каждый получил слово. А во-вторых, я не думаю, что Лермонтов взлетел к известности тогда. Скандал случился, дознание случилось, а настоящая, конечно, слава пришла только после романа «Герой нашего времени», после 1840 года. Поэзия Лермонтова была оценена, страшно сказать, только в двадцатом веке, когда Георгий Адамович написал: «Для нас, сегодняшних, Лермонтов ближе Пушкина». Не выше, но ближе. Мне кажется, что Лермонтов до такой степени опередил развитие русской поэзии, что только Блок, только символисты как-то начали его…

Почему несмотря на то, что произведения «12 стульев» Ильфа и Петрова и «Растратчики» Валентина Катаева имеют много общего, популярностью пользуется только первое?

Видите, «Растратчики» – хорошая повесть, и она безусловно лежит в русле плутовского романа 20-х годов. Плутовской роман – это роман христологический, трикстерский. Плут – это христологический образ. Но герои «Растратчиков», как и герои «Ибикуса» толстовского – они люди несимпатичные. Невзоров – еще раз подчеркиваю, это герой А.Н. Толстого – обаятелен, авантюристичен, в нем есть определенная лихость, но он противен, и с этим ничего не поделаешь. Эти его жидкие усики и его общая незаметность. Если бы не эти времена, его бы никто не заметил.

 А Бендер – ослепителен, Бендер – личность, да, медальный профиль, все дела. Бендер прекрасно придуман или, вернее, прекрасно срисован с Остапа…

Приводит ли романтизм к фашизму? Можно ли считать капитана Ахава из романа «Моби Дика, или Белый Кит» Хемингуэя — протофашистом?

У меня как раз с Туровской был спор — императивно ли романтизм приводит к фашизму. Лидия Яковлевна Гинзбург говорила, что романтизм надо уничтожить. Это тоже такая романтическая точка зрения. А вот Туровская говорила: «Романтизм не императивно приводит к фашизации». Скажем, романтизм Гофмана был очень немецким, хотя и очень антинемецким тоже, но его же он не привел. Лермонтова же романтизм не привел…» Я говорю: «Романтизм привел Лермонтова к исламу». Она говорит: «Нет, не к исламу, а к интересу к исламу, к любопытству к исламу. Это другое». То есть она правильно совершенно говорит, что к фашизму приводит все. Нет ничего, что не могло бы в известных обстоятельствах к нему…

Как блоковский «Демон» перекликается с лермонтовским? Что символизирует падение души в сияющую пустоту?

Видите, вопрос крайне любопытный, я не хочу на него отвечать, но придется. Не хочу, потому что о Блоке придется говорить какие-то не очень приятные вещи. Блок для меня — абсолютно любимый, абсолютно непререкаемо лучший в XX веке русский поэт, такой образ почти святости. Но дело в том, что, когда Блок говорил о себе «опаленный языками подземельного огня», он, в общем, не так уж лгал. И когда Даниил Андреев, автор лучшего, наверное, очерка о Блоке, входящего в «Розу Мира», говорит, что «Блок предстал ему опаленным, и долго потом выжигали ещё из него потом в скитаниях по адским областям эти темные области»,— наверное, не так уж он не прав в своем визионерстве.

Дело в том, что Блок…

Не кажется ли вам, что у родившихся в 90-е, развитие гораздо ниже, чем у следующего поколения? Бывали ли в истории многочисленные поколения отцов? Есть ли литература, где эта тема поднимается?

У меня тоже такое ощущение. Да, я тоже это осознал, у них хорошее развитие. Проблема, понимаете, Дима, не в том, что они малочисленные. Демографическая яма ничего не объясняет сама по себе. Проблема в том, что они попали в историческую яму, в историческую паузу. Вот так было с Лермонтовым. И самая литературная тема — это «Герой нашего времени» и «Дума», да:

Потомок оскорбит язвительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.

Вот Тургенев, создатель жанра европейского романа,— Тургенев пытался в «Отцах и детях» доказать, что хватит уже этих насмешек горьких, что пора любить промотавшихся отцов, иначе мы никогда не выйдем из…

Как вы объясняете ученикам проблему Эдипа из трагедии Софокла? Кто виноват в трагедии?

Я, во-первых, не объясняю им эту проблему, потому что «Эдип» не входит в школьную программу. Но меня как-то дети спросили… Вот я говорил об исламе, где есть история предопределенности, как Печорин, например: он же все-таки, как и Лермонтов, испытывает к Кавказу, к исламу интерес и верит, как фаталист («Фаталист» не зря венчает «Героя нашего времени», венчает его идеологически и формально), он относится к судьбе, к предопределению с абсолютным доверием. Дети спросили, есть ли это в язычестве? В язычестве герой борется с роком, и, хотя эта борьба обреченная, она как раз и есть суть трагедии, ее предмет. Я не думаю, что в античной трагедии кто-то виноват. Я думаю, что как раз рок, фатум снимает идею вины:…

Почему люди короткой эпохи: Лермонтов, Печорин, Фицджеральд — гениальны, но обречены?

Потому и обречены, что слишком тесно связаны со временем. Выразитель эпохи обречен погибнуть вместе с ней. Я все-таки не думаю, что Фицджеральд подходит к этому. Да, Печорин — герой своего времени, но Фицджеральд не совсем. Фицджеральд, конечно, порождение эпохи джаза, но лучший-то его роман написан после эпохи джаза, и он сложнее, чем «Великий Гэтсби». Я разумею, естественно, «Ночь нежна». «Tender Is the Night», конечно, не так изящна. Как сказал Олеша: «Над страницами «Зависти» веет эманацией изящества». «Великий Гэтсби» — очень изящно написанный роман, великолепная форма, невероятно компактная. Но «Ночь нежна» и гораздо сложнее, и гораздо глубже, мне кажется.

Не могли бы вы посоветовать литературу, где правдиво и подробно описывается биография Михаила Лермонтова?

Я вообще о Лермонтове не могу посоветовать много хорошей литературы. О Пушкине-то её не так много, а о Лермонтове… Почему-то есть ужасный соблазн писать о Лермонтове какие-то пошлости. Вероятно, это связано с тем, что человек он был, действительно, ещё очень молодой, и он часто взывает к такому несколько снисходительному, что ли, покровительственному отношению. Человек начинает думать, что он умнее Лермонтова, и пишет о нем, как о подростке. А умнее Лермонтова быть невозможно. Это такая мистическая абсолютно фигура и очень загадочная.

Я не могу вам о Лермонтове хорошую книгу порекомендовать. Ну то есть из недавних хорошая книга (а для учителя просто незаменимая) Аллы Киреевой. Но это,…

Не могли бы вы рассказать о сборнике «Стихотерапия», который вы хотели собрать с Новеллой Матвеевой? Как стихотворения могут улучшить самочувствие?

Понимаете, тут есть два направления. С одной стороны, это эвфония, то есть благозвучие — стихи, которые иногда на уровне звука внушают вам эйфорию, твёрдость, спокойствие и так далее. А есть тексты, которые на уровне содержательном позволяют вам бороться с физическим недомоганием. На уровне ритма — одно, а на уровне содержательном есть некоторые ключевые слова, которые сами по себе несут позитив.

Вот у Матвеевой — человека, часто страдавшего от физических недомоганий, от головокружений, от меньерной болезни вестибулярного аппарата и так далее,— у неё был довольно большой опыт выбора таких текстов. Она, например, считала, что некоторые стихи Шаламова, которые внешне кажутся…