Не кажется ли вам, что рассказ Владимира Сорокина «Красная пирамида» похож по атмосфере на «Дерево ночи» Трумэна Капоте?

Садической — вряд ли, а то, что это преодоление каких-то комплексов своих — это бесспорно. Но вместе с тем не стоит забывать, в каких обстоятельствах эта книга создалась. Это такая реакция на волну зверств конца 80-х — начала 90-х годов, когда в проснувшемся обществе зверство зашкаливало. Когда убийство стало повседневностью. И в некотором смысле самая точная книга об атмосфере ранних 90-х — это сорокинский гротеск. «Сердца четырех» — это такой антипроизводственный роман. В производственном романе бетон строили, созидали; в романе антипроизводственном в него закатывали, но суть его не изменилась. Это такая реакция советского общества на его десоветизацию. Зверское было время, да. И поэтому…

О том, что останется или не останется в истории, я судить не уполномочен. Ну, Денис Драгунский останется, безусловно. Или некоторые поэты, некоторые прозаики, которые находятся сейчас в России, останутся в истории. Из тех, которые сейчас вне России, это, безусловно, Букша с ее новым романом «Маленький рай» и с предыдущими. Она – один из самых думающих сегодня людей. Безусловно, Улицкая – она себе место обеспечила, Сорокин обеспечил. Тут говорить не о чем, спорить не о чем.

Я думаю, что хорошие шансы есть у молодых авторов – у тех, кому сегодня, условно говоря, лет двадцать пять, как Илье Воронову.

Если вопрос был о тех вписавшихся в литературный контекст, кто подсуетился и…

Лучшее, что написано о Мэрилин Монро, как мне кажется,— это очерк Трумена Капоте. Вот там — вся мера их общей неприспособленности к жизни, такой дружбы двух одиноких фриков, которым, в общем, не о чем говорить, потому что все их контакты с внешним миром затруднены, и это описано. Мне кажется, что в случае Мэрилин Монро ей банально не хватало интеллекта, чтобы справиться с вызовами собственной биографии. Для того чтобы быть красавицей, к тому же красавицей востребованной, для того чтобы быть сексуальным идолом (как она сама писала — «немного вещью»), нужен такой интеллект, как у Шэрон Стоун, а у неё он, по-моему, зашкаливает. У неё показатель IQ такой, который не всякому университетскому профессору…

Ну, понятно, что Ксения Собчак пошла на это интервью ради хайпа, как мне кажется, а не ради интервью и не ради интереса к человеческой природе. И конечно, когда Ларс фон Триер снимал своего довольно гнусного «Джека», он тоже наслаждался, а не разоблачал. Мне картина показалась омерзительной, и я думаю, что фон Триер больше ничего не снимет. Во всяком случае, ничего хорошего. Впрочем, он способен удивлять. Снял же он потрясающую «Меланхолию» после, на мой взгляд, нескольких совершенно провальных картин.

Но проблема не в этом. Я думаю, что тема маньяка Мохова, так же, как и тема фильма «Груз-200», вызвавшего в обществе точно такой же раскол, всех возбудила именно потому, что мы живем во время…

Ну уж, конечно, Пелевина — я думаю, обязательно. Петрушевскую — конечно. Токареву — конечно. Мне интересно было бы говорить о 70-х годах, но это уже далеко не современники, это уже «утонувшая Атлантида». А вот литература 90-х — от неё очень мало осталось. Но в любом случае мне кажется, что некоторые рассказы Сорокина из «Нормы» (особенно, конечно, «Падёж») достойны изучения — именно потому, что это очень забавная и при этом страшная трансформация принципов соцреализма, очень наглядные тексты. Ну, как любая пародия, но здесь это очень качественная пародия. Я думаю, что имело бы смысл почитать Ксению Букшу, в частности «Алёнку-партизанку». Из стихов? Трудно мне сказать. Во всяком случае, поздний…

Это хорошо придуманный и абсолютно чужой для меня роман. История с этой дикой альбиноской, с которой у него роман, меня бесконечно тронула.

И вообще Сорокину очень удаются такие любовные истории с негуманоидными или полугуманоидными формами жизни. Вообще монстры — любые, будь то клонированные писатели или какие-то странные выродки, которые у него периодически появляются — у него выходят необыкновенно трогательными. Вообще тоска расчеловечивания у него замечательно выходит. Но кроме этой линии любви с альбиноской, меня ничто особенно не задело. Хотя что хорошо, то хорошо. Написано это очень увлекательно.

За иррациональность. Вот как раз в повести «Vita Nostra. Работа над ошибками» дается такое задание: опишите нечто через его противоположность. Опишите что-то через предметы, заведомо не являющиеся его частью или его сутью. Апофатически, так сказать. Это очень трудно.

Вот Сорокин сумел описать войну, ужас войны, ужас террора и ужас последующий, ужас следующих 4-х лет, не прибегая даже ни к каким иносказаниям. Просто описав один предвоенный день глазами девочки. Причем девочки маленькой, ничего не понимающей, которая просто заглянула в глаз лошади, и в глазу этой лошади увидела весь кошмар XX века.

Это великое искусство. Это надо уметь. Будто такой пластовский пейзаж, тоже…

Многие спрашивают, что я в нем нашел. Я помню, что Каннингем, когда к нам приезжал и был у нас на «СитиФМ», сказал: «Да ну Капоте! Кружевные занавесочки на окнах американского романа». Но я люблю эти кружевные занавесочки. Да и потом, что там особенно видно-то, за окнами американского романа? Если бы не Капоте, то человеческое, загнанное и жалкое человеческое не звучало с такой пронзительной силой. Можно по-разному к нему относиться; я знаю людей, которые  терпеть не могут «Другие голоса, другие комнаты». Я знаю людей, которые к «Летнему круизу» относятся очень скептически (не зря он его не печатал). Знаю даже людей, которым «In Cold Blood» кажется отвратительной книгой. Мне один…

Нет, не думаю. Тоже ведь она сбежала – скорее всего, в Африку. Романтический герой – я не знаю, кто у него. Герои Капоте всегда сбегают, как сбежали эти двое в «Луговой арфе», на это дерево, как потом жили в дупле. И как потом Питер Устинов свою пьесу «На полпути к вершине» сделал под влиянием: там, где американский старец уходить жить в дупло. Последняя лучшая роль Плятта.

Для меня, вообще говоря, герои Капоте не то чтобы жертвы. Они не жертвы, конечно. Они уходят в параллельную реальность, что нагляднее всего происходит в «Безголовом ястребе».  Это рассказ, где этот страшный мистер Дестронелли. Для меня, наверное, это самая отчаянная, самая страшная его история. Хотя «Night’s Tree»,…

У Сорокина есть серьезная травма. У него их много, и главной травмой было его советское детство. Он много повидал в жизни тяжелого и страшного. Это касается и советского школьного воспитания, и диссидентства, и обысков, и арестов. Не забывайте, что первая сцена в «Норме» написана на личном опыте.

Сорокин был запрещенным писателем. Потом Сорокина травили уже «Идущие вместе», потом Сорокина травили пришедшие им на смену, разнообразные приползшие. Сорокина и действительность травмирует. Он человек чуткий и, как все чуткие люди, он эмпатичен и реагирует на мир достаточно болезненно.

Вообще, понимаете, разговоры о том, кто что страшного видел… Один человек побывал в концлагере и…