Как раз в России он существует: Соломин в «Нови», там есть ещё Нежданов, хотя он немножко другой. Нежданов как раз к концу жизни приходит к пониманию, что «надо дело делать», а вот его народничество было абсолютной иллюзией. Потом есть этот владелец лесопилки в «Обрыве». Есть во втором томе «Мертвых душ» вполне себе положительный Костанжогло — Левин в нем угадывается, не бизнесмен, а хозяин. И вообще во втором томе «Мертвых душ» есть образы пугающе правильных, преуспевающих хозяев. Настолько пугающих, что не приведи Господь такого положительного героя.
Что касается американской или британской, или французской прозы, то не припоминаю я там, действительно, положительного промышленника, даже в «Деньгах» у Золя банкиры все сплошные жулики. Понимаете, как раз русская литература (вот её парадокс) как раз возлагала некоторые надежды на преуспевающего промышленника. Она его не видела никогда, он никогда не получался. И она страстно надеялась, что он возможен. Это, как, собственно, Вознесенский писал, обращаясь к новому русскому:
Ты покуда рукопись второго тома.
Если не получишься, я тебя сожгу.
Вот и русской литературе присуще почему-то упование на честных бизнесменов. Может быть, потому, что этого никогда не было. Американская проза уже успела убедиться, что каждый бизнес стоит на случае или на какой-то нечистоплотности. Хотя даже самый обаятельный бизнесмен в американской прозе — Фрэнк Каупервуд, хотя он скорее не бизнесмен, а именно воротила (это персонаж «Трилогии желания» у Драйзера) — персонаж довольно отталкивающий. При том, что автору он нравится, автор им любуется.
А у нас есть ещё идеалистическое представление, что, скажем, благородный разбойник лучше гэбэшника. Весь сериал «Бригада» на этом стоит. Я боюсь, что такой образ русского бизнеса, или как у Дубова в «Большой пайке»,— единственный в мировой литературе.
