Есть ли хорошая литература, использующая техники «поток сознания» и «автоматическое письмо» для передачи более глубокого содержания?

Это не совсем поток сознания, это так называемое «автоматическое письмо», которое фиксирует не столько поток сознания; поток сознания — это все-таки художественная техника. Нет, здесь как раз попытка зафиксировать все мысли, приходящие в голову, а не только мысли на конкретную тему, как скажем, это происходит в последней главе «Улисса» (в монологе Молли) или как это происходит у Анны Карениной, когда она едет на станцию. Там есть какие-то случайные вкрапления. Самый убедительный пример потока сознания в советской литературе — внутренний монолог Алехина в «В августе сорок четвертого», когда он одновременно думает о дочери, которая больна ревматизмом, о знаках препинания в документе,…

Все мы бьемся над этим феноменом, мы все пытаемся это создать. Набоков писал об этом. Катаев писал об этом применительно к Набокову, цитируя его скрытно. Мы все мечтает с помощью художественного слова воздействовать так же, как воздействуют факторы физические или религиозные. Одни считают, что тайна этого воздействия заключается в доведении пластики до полной осязательности, то есть в изобразительном мастерстве. Другие считают, что в эмоциональном диапазоне, то есть в очень мощном таком эмоциональном воздействии. Третьи полагают, что этого можно достигнуть, включая читательскую суггестию, то есть заставляя мозг читателя очень интенсивно работать, заполняя лакуны в тексте.

Ну,…

Я очень люблю Евгения Харитонова. Я его считаю крупнейшим писателем своего поколения — 1940-х. Некоторые его рассказы, такие, как «Жилец написал заявление», например, или «Покупка спирографа» мне кажутся просто шедеврами. Да, в общем, и многие его стихи, и его пьесы, и некоторые монологи типа «Мы гибельные цветы». Нет, это блистательно. И мне, честно говоря, совершенно неважно, делал ли он темой своих лирических сочинений гомосексуализм или, например, алкоголизм. Он для меня писатель того же класса, что и Венедикт Ерофеев. С такой же внутренней драмой, с таким же самоуничтожением.

Ну а погубило его что? Погубила его, конечно, атмосфера страха постоянного разоблачения, вызовы в КГБ.…

Понимаете, это связано как-то с движением жизни вообще. Сейчас очень мало нетипичных литературных техник. Все играют как-то на одному струне. «У меня одна струна, а вокруг одна страна». Все-таки как-то возникает ощущение застоя. Или в столах лежат шедевры, в том числе и о войне, либо просто люди боятся их писать. Потому что без переосмысления, без называния каких-то вещей своими именами не может быть и художественной новизны. Я думаю, что какие-то нестандартные литературные техники в основном пойдут в направлении Павла Улитина, то есть автоматического письма, потока мысли. А потом, может быть, есть такая страшная реальность, что вокруг нее боязно возводить такие сложные…

Не думаю, что там было какое-то сознательное эпатирование, да и вообще они были серьезные ребята — и Керуак, и Лири, и вообще битники, они играли со смертью, поэтому уж какое там эпатирование. Чувство меры вообще художнику не обязательно. А что такое джазовый стиль в литературе — ну, наверное, какое-то сходство здесь есть, хотя романы эпохи джаза как раз были гораздо строже организованы, и настоящий джаз тоже математически строг. Мне кажется, что если осветить как-то стиль Керуака, то это даже не техника спонтанного письма, это попытка синтетического жанра, синтеза многих жанров — дневник, фрагмент.

Техника спонтанной прозы — это Павел Улитин. Вот если вы его не читали — это ифлиец,…

Из того же Сорокина я бы рекомендовал «Метель», как наиболее удачное из его поздних произведений. Вот уж где трип настоящий. «Голубое сало» как раз мне не кажется художественной удачей, там слишком разнородная художественная ткань. Это, в общем, как и «Норма», сборник рассказов. И они пригнаны друг к другу довольно механистически. Другое дело, что там есть отличные куски. Но, понимаете, под Платонова стилизоваться не трудно, а под Толстого у него не получается, это труднее, это более глубокая задача. Но в целом сами образы этих клоунов получились и страшные, и грустные, и бесконечно жалкие. И сама метафора «голубого сала» — этого вещества, которое выделяется у читателя в процессе творчества, она…

Совершенно однозначный ответ — Евгений Харитонов. Я вообще считаю, что Харитонов — это очень крупный писатель. Мало таких авторов. Ну, не всё, конечно, у него. И далеко не всё, кстати говоря, у Харитонова посвящено волнующей теме гомосексуализма. У него очень много прекрасных текстов просто о быте: «Жилец написал заявление», «Покупка спирографа». Я очень люблю Харитонова, я считаю его очень крупным писателем. Но «Духовка» — это, конечно, текст на века, прекрасный текст. И там настоящий такой ужас неразделённой, неразделяемой, стыдной любви, хитрость, расчёты, попытки заинтересовать этого мальчика, безумие, конечно. Вот где отвращение к себе и вот где настоящий непафосный пафос. Потом,…

Вот если кто умеет писать страшное, так это Маша Галина. Она живет в Одессе сейчас, вместе с мужем своим, прекрасным поэтом Аркадием Штыпелем. И насколько я знаю, прозы она не пишет. Но Маша Галина – один из самых любимых писателей. И вот ее роман «Малая Глуша», который во многом перекликается с «ЖД», и меня радуют эти сходства. Это значит, что я, в общем, не так уж не прав. В «Малой Глуше» есть пугающе страшные куски. Когда там вдоль этого леса, вдоль этого болота жарким, земляничным летним днем идет человек и понимает, что расстояние он прошел, а никуда не пришел. Это хорошо, по-настоящему жутко. И «Хомячки в Эгладоре» – очень страшный роман. Я помню, читал его, и у меня было действительно физическое…

Гренуя с Фаустом нельзя сравнить именно потому, что Фауст интеллектуал, а Гренуй интеллекта начисто лишен, он чистый маньяк. Мы как раз обсуждали со студентами проблему, отвечая на вопрос, чем отличается монстр от маньяка. Монстр не виноват, он понимает, отчего он такой, что с ним произошло, как чудовище Франкенштейна. Мозг – такая же его жертва. Маньяк понимает, что он делает. Более того, он способен дать отчет в своих действиях (как правило).

Ну а что касается Гренуя, то это интуитивный гений, стихийный, сам он запаха лишен, но чувствует чужие запахи. Может, это метафора художника, как говорят некоторые. Другие говорят, что это эмпатия, то есть отсутствие эмпатии. По-разному, это…