Что вы думаете о поэте Иване Елагине?

Я должен вам сказать печальную такую вещь, что я не считаю Несмелова поэтом первого ряда. Иван Елагин, мне кажется, если уж брать поэтов русской эмиграции, Иван Елагин — поэт, на мой взгляд, классом выше. Или Георгий Иванов, или даже Раиса Блох. Да мало ли. Просто так получилось, что Несмелов — единственный поэт такой, скажем, патриотической русской воинской темы. Он яркий поэт, безусловно. В Харбине, по-моему, он в основном жил и печатался. У него есть замечательные стихи. Но мне кажется, что метафизической глубины ему не достает, он немного традиционен, и даже, я бы рискнул сказать, он несколько умозрителен, несколько, что ли, патетичен слишком. Но есть у него, конечно, вещи замечательные.…

У меня есть ощущение, что было наоборот. У меня есть ощущение, что Горький побаивался Толстого, относился к нему по-сыновнему, без достаточных оснований просто потому, что Толстой не расценивал его никак — никак сына, никак младшего единомышленника. Напротив, он относился к нему уже после первых его успехов весьма ревниво и настороженно. Но тем не менее у Горького есть открытым текстов в воспоминаниях о Толстом: «Не сирота я на земле, пока есть этот человек». Так что отношение его к Толстому было почтительным, восторженным, но и отчасти недоверчивым. Конечно, потому что он говорит: «Не надо ему этим хвастаться», когда Толстой говорит: «Я лучше вас знаю мужика». Не…

Нет. У него не было примеренческой позиции. И консерватизм Кабакова был изначально, как и в случае Новеллы Матвеевой, формой неприязни к нуворишеству. Я писал об этом, и довольно точно об этом написала Татьяна Щербина. И Кабаков уже в 90-е годы никаких иллюзий не питал по поводу этой перестройки, он и к советской власти сложно относился, а ведь то, что началось в 90-е, было советской властью минус электрификация всей страны, минус просвещение, минус социальное государство. В остальном это была такая же советская власть, и ее очень быстро стали осуществлять бандиты, эстетика которых мало отличалась от советской. «Сердца четырех» Сорокина, которые написаны как раз о 90-х годах,— это…

Знаете, честно вам скажу, для меня непонятна история с «Вием»: почему нечистая сила христианина да в церкви христианской задушила. У Новеллы Матвеевой стихотворение:

Как только подумаю о плачевной
Участи Хомы Брута,
Не столько великого грешника,
Сколько великого плута.

Это гениальное стихотворение, из «Закона песен». Вот как это получилось? Матвеева там дает свой ответ на этот вопрос. Для меня действительно «Вий» (я согласен здесь с Синявским, «В тени Гоголя») — самая загадочная повесть Гоголя. Я не понимаю, почему «Вий» в православной церкви чувствует себя свободным. Может быть, это какой-то отголосок древнерусского язычества, славянского…

Мне очень близка позиция Джека Лондона, который, открыв его книгу (кажется, это были «Крылья голубки»), на пятой странице воскликнул: «Да может ли мне кто-нибудь, чёрт побери, сказать, о чём всё это хитросплетение?!» Действительно, плетение словес Генри Джеймса мне никогда не было симпатично и понятно. Я знал людей… Ну, в частности Новелла Матвеева называла его лучшим, любимейшим из прозаиков конца XIX века. Я не могу, к сожалению, этого сказать.

Из всего Генри Джеймса я люблю «The Turn of the Screw», понятное дело, «Поворот винта», потому что… не только потому, что я люблю готику, а потому, что там, что ли, обозначена очень существенная проблема. Во-первых, он страшно написан,…

Принято считать, что в 70-е годы лучше всех работали Слуцкий и Самойлов. Слуцкий до 1979 года, Самойлов — до конца. Из более младших — Чухонцев и Кушнер, и Юрий Кузнецов. Это те имена, которые называют обычно. Алексей Дидуров писал очень интересные вещи в 70-е, и ещё писал довольно хорошо Сергей Чудаков — это из людей маргинального слоя. Губанов уже умирал и спивался в это время. Понятно, что Высоцкий в 70-е написал меньше, но лучше. Окуджава в 70-е почти все время молчал как поэт, Галич — тоже, хотя несколько вещей были, но это уже, мне кажется, по сравнению с 60-ми не то чтобы самоповторы, но это не так оригинально. Конечно, Бродский, но Бродский работал за границей и как бы отдельно, вне этого…

Нет, насиловать себя не надо никогда. Знаете, любое насильственное знакомство с искусством сильно отбивает желание и заниматься им, и с ним знакомиться. Иван Семенович Киуру, с которым у меня было много важных и серьезных разговоров, муж Новеллы Матвеевой и во многих отношениях ее соавтор Иван Семенович, рискну сказать, в каком-то отношении даже учитель (потому что европейскую культуру он знал гораздо лучше, да и сам был европейцем)… Так вот – Иван Семенович, когда мы обсуждали Уайльда (а Уайльд был одним из любимых его писателей), сказал: «Пожалуй, фраза «all art is useless», «всякое искусство совершенно бесполезно» – это все-таки через край, это он хватанул. Я бы сказал:…

 Да, действительно, «Отца» Георгиевской я всегда читал со слезами.  Я ребенком его прочел, это была моя любимая книга очень долго. Помните, когда там сумасшедший мальчик Саша со своей матерью живет в Вильнюсе. Она работает в лечебнице для сумасшедших. Мать запрещает ему встречаться с сумасшедшими, потому что боится, мало ли чего. Хотя это тихие сумасшедшие. И вот он увидел старуху одинокую, которая там сидела на лавочке. Он взял ее и сказал: «Пойдем под дубы». И она говорит: «Хорошо, хорошо, под дубами». Умела Геогиевская нагнать печали на читателя.

 Гиоргиевскую забыли. Забыли несправедливо. Такие романы, как «Колокола» – одна из лучших книг о любви, что я знаю, или…

Именно на этом ощущении стоит вся поэзия. То, что та же Матвеева сформулировала с предельной ясностью: 

Все сказано на свете:

Несказанного нет.

Но вечно людям светит

Несказанного свет.

В данном случае «несказанное» – это именно еще не сформулированное. То есть мы чувствуем все практически, что в мире есть, но нас привлекает возможность договорить, возможность доскрести до дна. Вот этим и занимается поэзия. «Все сказано на свете», все сформулировано, но есть еще какие-то вещи, в которых пальцем не ткнули. Это то, о чем говорил Найман Ахматовой: «Стихи, даже такие прекрасные, как ваши, написаны не вами, а вами…