Состояние мировой скорби у Ерофеева — это состояние похмелья. Причем как физиологического, так и интеллектуального, культурного. То есть Веничка Ерофеев, лирический герой — это тот герой, который действительно пережил прежде всего похмелье мировой культуры. Вот Мандельштам — это стадия тоски по мировой культуре, а Ерофеев — это стадия похмелья мировой культуры.
Это довольно мучительная проблема. Называть это гражданской скорбью или всемирной скорбью я бы не рискнул. Это, как мне представляется, скорее такая романтическая драма тотальной нестыковки того, чему нас учили, с тем, что мы получили.
Нас учили, что мы будем жить, если цитировать ту же Новеллу Матвееву, не с тенями великанов, а с тенями их теней. Нас учили,что нам будут противостоять сколько-нибудь приличные или, по крайней мере, держащие себя в руках люди. Нас учили, что нам будет противостоять красивое зло. Если цитировать роман «Остромов», мы думали, что нас зарежут в подворотне, а нас душат носками.
Здесь есть определенная разница. Мировая скорбь Венички Ерофеева проистекает именно оттого, что романтический герой попал в неромантический мир, где ты Каин и Манфред, а мы прах у тебя под ногами (на том основании, что он в сортир не ходит). Это было такое сознательное карнавальное раблезианско-бахтинское смещение.
Что касается состояния мировой скорби, то есть состояния глубокой и безнадежной депрессии, то я думаю, что оно наилучшим образом как раз выражено у Уильяма Стайрона в книге «Зримая тьма» — такое ощущение, что ты совсем один, никто о тебе никогда не позаботится, мир тебя бросил. И он испытывает какой-то момент облегчения, когда попал в психушку, и за ним заперли дверь. Он впервые понял, что он кому-то небезразличен. То есть даже уход, выражающийся в таком запирательстве в буквальном смысле, уход, который выразился в попытке его изолировать от мира, ему дороже, чем одиночество. Потому что это как жара — от этого одиночества некуда уйти.
Ну и, конечно, Сара Кейн, которая состояние мировой скорби, тотальной тревоги и полного галимого беспросветного одиночества в пьесе «Психоз 4:48» выразила лучше всего. Вот этот рваный монолог женщины, которая в самый тяжкий час ночи, в 4:40, осталась одна, и некому ее утешить, и некому понять, весь мир ее уязвляет на каждом шагу — это прекрасная пьеса, и нечего говорить.
Она рассчитана на монолог. Это очень сильная вещь. Я думаю, есть две сильных пьесы, два таких женских монолога. Хотя я не понимаю, почему «Июль» Вырыпаева должна читать именно женщина, но в исполнении Агуреевой это производит титаническое впечатление. Поэтому две такие пьесы — «Июль» и «Психоз». Вообще Сара Кейн прекрасна.
