Только в одном: это тип позднего застоя, который несет в себе и рыцарственность, и трагедию, и самопожертвование. Можно сравнить не Горина, а скорее, Мюнхгаузена и лирического героя Ерофеева, потому что в нем есть такая благородная маргинальность, аутсайдерский и при этом рыцарственный дух. Бедовые времена, когда рыцарь становится аутсайдером.

Кстати говоря, попытка Абдулова сыграть Ланцелота не удалась. У него Ланцелот получился неубедительным: получился такой быдловатый персонаж, но в очках. Это должен был кто-то другой. Я не знаю, кого имел ввиду Шварц. Наверное, человека вроде себя. А кто мог сыграть Шварца? Только ранний Гердт, в «Фокуснике». Молодой Гердт – ведь это было…

Ну, видите ли, тут две вещи, которым я обычно пытаюсь учить, хотя какой из меня в этом смысле учитель. Но две вещи, которым я пытаюсь учить начинающих, когда мы на Creative Writing School учимся писать биографии. Во-первых, вы должны найти лейтмотивы этой биографии и её инварианты. Сквозные повторяющиеся в ней ситуации. Вообще единственный способ понять себя и понять свою жизнь — это вычленить в биографии те моменты, которые повторяются. Как учит нас Радзинский, если вас оставили на второй год, значит, вы чего-то не поняли.

У меня в жизни, я совершенно не делаю из этого тайны, довольно долго повторялась ситуация мучительного такого раздвоения, это и в первом браке было, когда я вел такую…

Не то чтобы становились. Это не всегда комические персонажи. Чистый случай комизма – это, пожалуй, один Мюнхгаузен, из которого он сделал явного героя, со всеми чертами трикстера, естественно. А вот и Тиль, и Свифт – это героические фигуры. Я уж не говорю про Ланцелота, который, впрочем, почти не подвергся горинской редактуре. Он довольно точно шел по тексту Шварца, как в «Обыкновенном чуде». Пожалуй, Калиостро в «Формуле любви» приобрел черты более трагические, но он уже и в замысле, уже и у Алексея Толстого был вполне себе героическим персонажем. Просто для Горина вообще характерно было видеть, чувствовать, описывать именно трикстера как главного героя эпохе. И в Тиле это с особенной яркостью…

В Ветхом Завете нет бесполезных книг. Но мне кажется, надо читать и перечитывать Песнь Песней, Книгу Иова и, наверное… Трудно мне, честно говоря, сказать, потому что это две крайности. Песнь Песней — это высшая точка, высший взлет, а вот самая горькая вещь — это, наверное, Книга Иова. Как говорит Шендерович, это самое атеистическое произведение мировой литературы, хотя я так, в общем, не думаю.

Понимаете, Григорий Горин пытался в последние годы написать такое произведение о судьбе царя Соломона: как получается, что сначала Песнь Песней, а потом Экклезиаст? Потому что Экклезиаст, или Книга Экклезиаста, как некоторые говорят, потому что не обязательно человек, это не имя собственное, это…

Потому что все погибают. Потому что это и есть главное содержание жизни, все сводится к одному сюжету: «было и нету» (писал один поэт). Если же говорить о самом приеме, то погибают, в общем, не все. Мерзляев, он же Мерзяев, он остается бессмертен, просто его потом… ну как, в потомках. Просто потомкам достается редуцированная фамилия. Вместо Мерзляева он становится Мерзяевым. И это очень тонкий горинский намек: все, кто хочет подморозить Россию, заканчивают мерзостью. Вообще ретроспектива «что случилось с героями?» — довольно сильный эмоциональный ход. Мне, кстати, кажется, что «О бедном гусаре…» — фильм, который к концу набирает эмоцию, и сделан замечательно. Я во всяком случае всегда его…

Вы абсолютно правы. Только больше я хочу сказать, что фрау Марта — ведь чисто такая, я бы сказал, символическая бледная фигура. И совершенно очевидно, что никакой любви там, во всяком случае в кадре, нет, потому что Мюнхгаузен все время отсутствует дома, он постоянно странствует. Даже несмотря на то, что он, формально говоря, вышел на покой, совершенно очевидно, что как раз покоя-то у него и нет. У меня полное ощущение, что любовь для такого героя совершенно недостижима.

И обратите внимание, что этот трикстер — он ведь постоянный персонаж Горина и Захарова. И женщины рядом с ним, как правило, нет. Или это мадам Грицацуева, да? Это Бендер у Захарова в постановке. Это Ланцелот в «Убить дракона».…

Видите, Горин — не исследованный автор, не понятый, потому что он жил среди нас ещё очень недавно. Генезис его очевиден — это Брехт и Шварц. Он, конечно, прежде всего мастер театральной сказки. Потому что новеллы Горина — ну, такие, например, как замечательный совершенно «Потапов», экранизированный Абдрашитовым, или не менее удачный «Случай на фабрике» (забыл, как она называлась точно), или чудесное «Что-то синее, в полосочку…», или «Хочу харчо», или совместные монологи с Аркановым из вот этого… про рояль в кустах — всё-таки это маргинальные для него жанры. Прежде всего он прославился как сценарист и драматург, автор замечательных действительно пьес — прежде всего это, для меня во всяком…

Нет, Андрей, ни про то, ни про другое. Вы перечитайте рассказ Григория Горина, который назывался просто «Потапов». «Остановите Потапова!» его пришлось назвать, чтобы напечатать. Это рассказ (отчасти и фильм) об издержках новой жизни, о страшном темпе этой жизни, о необходимости всё успевать и о конформизме, о душевной глухоте, которая становится неизбежным следствием этого постоянно успевания. Позднее Александр Володин на ту же тему сделал «Осенний марафон», где герой тоже всё время бежит, но, в отличие от Потапова, герой «Осеннего марафона» наделён душевной чуткостью, и ему ситуация невыносима. Потапов, который делает всё по звонку, по свистку, по часам и так далее,— он, конечно,…