Я однажды Лидии Гинзбург задал ровно тот же вопрос. И она сказала, что если у Мандельштама был невроз, и это не подвергается сомнению (он был все-таки в здравом рассудке), то у Хлебникова и в особенности у Хармса театрализация жизни, вера в ритуалы носила характер почти клинического безумия.
Лидии Гинзбург удалось однажды подсмотреть. Ей пришлось ночевать в квартире, куда был однажды приглашен и Хармс. И она сквозь дверную щелку, не удержавшись, увидела, как Хармс, перед тем как лечь в постель, проделывает десяток сложных ритуалов, будучи один, наедине с собой.
То есть игры Хармса носили характер чрезвычайно серьезный. И я подозреваю, что его безумие было некоторой сознательной жертвой, некоторым сознательным отказом от жизни нормального человека. Ему казалось, что если он будет вести себя так странно, так нерационально, так травматично, то он этим как-то искупит общий грех и, может быть, спасет хотя бы часть людей, которые вокруг него.
Эта мотивировка очень похожа на фильм Тарковского «Жертвоприношение», который я считаю шедевром, невзирая на всякие шероховатости, длинноты и так далее. Это гениальная картина. Вот и Хармс – это такая жертвенность, которая подставлялась под вашу литературу именно потому, что изгои всего мира должны объединяться. Мне кажется, что хармсовское демонстративное пренебрежение нормами обывательской жизни – это тоже попытка немного вызвать огонь на себя. И ему это удавалось. Может быть, в этом сидит какая-то рыцарственность своего рода.
И потом, именно у Хармса из всех обэриутов была совершенно гениальная способность выдумывать сюжеты. Перечитайте воспоминания Марины Малич: «Мой муж Даниил Хармс». И вот перечитайте там эту историю, когда Хармс идет в военкомат, а ему накануне снится отец и дает сыну абсолютно правильный совет по организации его поведения. Мне кажется, в этом соблюдении снов, ритуалов и прочего сидит какая-то более тонкая связь с миром, недоступная большинству.
